Мы "оттаяли": радуемся, танцуем и поем…

    Как ни покажется странным, но, несмотря на такое тяжелое время, особой заботой руководителей детского дома было наше художественное воспитание и развитие. Постоянно работали симфонический, духовой оркестры, состоящие из воспитанников и сотрудников. А также оркестр народных инструментов, струнный оркестр; несколько хоров, танцевальный, балетный, акробатический, цирковой кружки, группы вокалистов и чтецов. Проводились праздники, фестивали и конкурсы, городские и областные смотры. Руководили всем этим многообразным творчеством настоящие профессионалы, местные и эвакуированные из Ленинграда и Москвы. Кроме того, в Верхотурье было много переселенцев и находящихся на поселении репрессированных. Среди них тоже было немало творческой интеллигенции, музыкантов и актеров, режиссеров. Так, например, драматическим кружком руководил Ш. Э., немец- переселенец с Поволжья. Он занимался и со чтецами. Для того, чтобы приобщить к выступлениям как можно больше детей, составлялись литературно-музыкальные композиции и монтажи, которые готовила каждая группа под руководством воспитателей. До сих пор помню текст, который я произносила на одном из праздников, посвященном актуальной теме войны:

    И когда Россия встала против общего врага,

    "Всё на фронт", - Москва сказала.

    "Все отдам",- сказал Кузбасс.

    "Никогда - сказали горы – не бывал Урал в долгу".

    "Хватит нефти для моторов. Помогу",- сказал Баку…

    Автора я не помню, и о художественной ценности подобных произведений мы не думали, но мы верили в каждое произнесенное слово, так как это была правда. Ведь в нашем общем доме были дети со всех краев и республик бывшего СССР, и мы гордились, что наши земляки нас защищают. Когда каждое утро после боя курантов звучала песня "Вставай, страна огромная…", душа замирала. Наши обожженные войной детские сердца чувствовали ее трагический накал. Имена авторов этой песни поэта В.Лебедева-Кумача, композитора А. Александрова мы знали и помним всю жизнь. И когда в 90-е годы стали все "пересматривать", когда начались мелкотравчатые "дискуссии" об "истинном" авторстве стихов и мелодии песни "Священная война", становилось стыдно за "изобличителей". Нашлись все-таки критики и публицисты, которые смогли доказать подлинность авторства Лебедева-Кумача и Александрова. Но даже если действительно была установлена похожесть мелодий и стихов на сочиненные еще до революции произведения – это ни о чем не говорит и ничего не доказывает. Ведь, по слову поэтессы Новеллы Матвеевой:

    Все сказано на свете-

    Несказанного нет.

    Но вечно людям светит

    Несказанного свет…

    С самого начала войны очень популярным стало стихотворение А.С. Пушкина "Клеветникам России". Оно и в нынешней ситуации ожесточенной информационной борьбы разных политических сил в мире, создающей и питающей всеобщую напряженность, даже более актуально, чем в тогдашние дни. Стихотворение написано по случаю событий в Польше 1831 году, отражало тему "вечного спора" России и Европы и вызвало дискуссии в тогдашнем разнородном литературном сообществе. Начиналось оно с обращения к членам французского парламента:

    О чем шумите вы, народные витии?

    Зачем анафемой грозите вы России?

    Что возмутило вас? Волнения Литвы?

    Оставьте этот спор славян между собою,

    Домашний старый спор, уж взвешенный судьбою,

    Вопрос, которого не разрешите вы

    Как всегда у Пушкина, произведение на актуальную в то время тему вместило целый пласт мировой истории. Стихотворение исполняли по радио профессиональные чтецы, у нас его со сцены читал обычно мальчик. Конечно, мы не знали и не могли осмыслить все исторической подоплеки этого масштабного стихотворения, но знали отдельные строки из него, которые нам казались неопровержимыми:

    Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды,

    От финских хладных скал до пламенной Колхиды,

    От потрясенного Кремля

    До стен недвижного Китая,

    Стальной щетиною сверкая,

    Не встанет русская земля?..

    Никаких специальных "политбесед" у нас в детском доме не было. Кстати сказать, никаких пионерских сборов, слетов и прочего я совсем не помню, за исключением линеек в летнем лагере. Пионерская организация была в школе, там отмечали праздники 1 Мая и 7 Ноября с пионерскими атрибутами. Зато мы, собираясь по вечерам в "рабочей комнате" (комнате для занятий), ловили каждое слово сообщений Советского Информбюро, которые читал по радио Левитан и которые мы слушали, замирая так, что слышно было, как муха пролетит! Мы знали названия всех оставленных, а потом отвоеванных сел и городов, и европейских тоже. В каждой рабочей комнате на стенах висели географические карты, по ним мы отслеживали движение нашей армии:

    "От западной границы до своей родной столицы.

    А от той родной столицы вспять до западной границы.

    А от западной границы вплоть до вражеской столицы…".

    Но по радио мы слушали не только известия, но и песни и стихи о войне. Как я уже говорила, что среди нас было много ленинградцев, и мы следили особенно внимательно, что передавали о положении в блокадном городе. У многих там остались родные. И когда читали стихотворение казахского акына Джамбула Джабаева, обращенное к жителям блокадного Ленинграда:

    Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя! Мне в струе степного ручья Виден отблеск невской струи. Если вдоль снеговых хребтов

    Взором старческим я скользну — Вижу своды ваших мостов, Зорь балтийских голубизну, Фонарей вечерних рои, Золоченых крыш острия... Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!

    Не затем я на свете жил, Чтоб разбойничий чуять смрад; Не затем вам, братья, служил, Чтоб забрался ползучий гад В город сказочный, в город-сад; Не затем к себе Ленинград Взор Джамбула приворожил! А затем я на свете жил, Чтобы сброд фашистских громил, Не успев отпрянуть назад, Волчьи кости свои сложил…-у многих из нас на глазах выступали. Джамбул - почти столетний казахский старец, у которого ушел на фронт сын, нашел нужные слова и интонацию, чтоб поддержать блокадников. Говорят, что эти стихи были для ленинградцев, "как пойка хлеба"…

    Мы часто пели хором популярную тогда и любимую нами песню "Жил в Ростове Витя Че-ревичкин" про мальчика, которого убили фашисты. (Кстати, у нас были и дети из Ростова). Слова её я помню и сегодня:

    Жил в Ростове Витя Черевичкин,

    В школе он отлично успевал

    И в свободный час всегда обычно

    Голубей любимых выпускал.

    Голуби, мои вы милые,

    Улетайте в облачную высь.

    Голуби, вы сизокрылые,

    В небо голубое унеслись.

    Юность, ты пришла с улыбкой ясной. О, моя любимая страна!

    Жизнь была счастливой и прекрасной,

    Но внезапно грянула война.

    Дни пройдут, победа – красной птицей,

    Разобьем фашистский черный шквал!

    Снова в школе буду я учиться…

    Так обычно Витя напевал.

    Но однажды мимо дома Вити

    Шел отряд захватчиков-зверей.

    Офицер вдруг крикнул: "Отберите

    У мальчишки этих голубей!".

    Мальчик долго им сопротивлялся,

    Он ругал фашистов, проклинал,

    Но внезапно голос оборвался,

    И убит был Витя наповал.

    Однако наши занятия в группах и художественная самодеятельность были не всегда столь серьезными и не посвящены исключительно войне. Наоборот, мы веселились, пели и танцевали, играли в популярные игры, и они были разнообразными, интересными и очень часто веселыми. Не меньшей популярностью пользовались и шуточные народные песни. Вот одна из них, которую мы исполняли на концертах:

    Чтой-то звон, да чтой-то звон,

    Да, в нашей колокольне.

    Да, не про нас ли, друг Ванюша,

    Все бают - гутарют… Все бают-гутарют,

    Все бают-гутарют, авось, перестанут.

    Ах, эх, все бают-гутарют, авось, перестанут.

    А мы с тобой, друг Ванюша, в любви наживемся.

    В любви, в любви наживемся,

    Да, врозь разойдемся.

    Ни ты к мене, ни я к тебе

    Не будем ходити,

    Ни ты меня, ни я тебя

    Не будем любити.

    Ах, эх, не будем любити.

    Хорошо было встречаться

    Под белой березой,

    Скучно - грустно расставаться

    Под горькой осиной.

    Ах, эх под белой березой,

    Ах, эх под горькой осиной

    С удовольствием мы исполняли "Смуглянку- молдаванку", а солисты старших групп классические произведения, романсы, и появившиеся новые лирические песни: "Синий платочек", "Землянка" и "Темная ночь".

    Пели мы и по вечерам в спальнях, когда воспитатели уже ушли. В 6-ом классе я оказалась в группе украинцев. До сих пор помню многие их фамилии и имена: Саня Кавун, Дуся Бро-усенко, Надя Дубровенко, Наташа Либава… Может быть, кто-то из них еще жив и откликнется на мои воспоминания?!

    Так вот, мы нередко затягивали задушевные украинские песни, и с того времени я их помню и люблю (воспроизвожу по памяти и в русской транскрипции):

    Мисяць на нэби

    Зиронькы сяють,

    Тыхо по морю

    Човэн плывэ

    В човнэ дивчина

    Песню спиваэ,

    А козак чуе

    Сэрдэнько мрэ

    Ця писня люба,

    Ця писня мыла,

    Всэ про кохання,

    Всэ про любоВ.

    Як мы любылы

    Тай розийшлыся,

    ТэпэР зийшлыся

    Навикы знов

    Пели и "Ой,ты, Галю,Галю молодая./ Пидманулы Галю, повэли з собою…", "Ты ж мени пидманула"... Песню "Ихав козак на виноньку,/ "Прощай,-сказав,- дивчиноньку," исполняли и на сцене. Она была созвучна времени:

    Йихав козак...

    Прощай... дивчыноньку

    Прощай, мылэнька,

    Чорнобрывэнька

    Я йду в чужу сторонку

    Дай мэни, дивчыно, хустыну,

    Можэ я в бою загыну.

    Тэмнии ночы

    Покрыють очы

    Да ж я в могыли

    спочыю

    Дала дивчына хустыну Козак в бою загынув Посэрэдь поля Гнэться тополя

    Тай на козачью могылу.

    Справедливости ради надо заметить, что мы не были, как может показаться, "правильными", послушными паиньками. Мальчишки пели (в отсутствие воспитателей, конечно) и другие песни: "Мурка, моя Мурка, / Мурка дорогая…", "Вот мчится поезд долинами, горами…", "Гоп со смыком – это буду я…", а мы, девочки, хотя и не пели, но слушали и слова этих блатных песен знали. Что такое или кто такой "Гоп со смыком" я не понимала, но песню помнила. Эти песни приносили с собой ребята, которые, потеряв родителей и не имея крова, становились бродягами и попадали в различные компании, иногда – преступные.

    Знали мы и старинную "сиротскую" песню: "Ах, зачем я на свет уродился?", которая навевала на нас тоску. И, бывало, когда становилось невмоготу, затягивали и её, хотя это было похоже, скорее, на инсценировку. Но ведь "сирота" должен знать "приютские" песни"! Как же без этого?!

    Ах, зачем я на свет уродился,

    Ах, зачем меня мать родила.

    Лучше б в море меня утопила,

    Чем в приютскую жизнь отдала.

    Вот сижу на приютской постели,

    Вспоминаю я дом свой родной,

    А горючие, жгучие слезы

    Так и льются слеза за слезой.

    Вот умру на сиротской постели,

    Похоронят меня кое-как.

    Гроб сколотят из старого теса,

    И наденут приютский халат.

    Повезет меня старая кляча,

    А за клячей пойдет весь приют.

    Похоронят меня у забора.

    На могилку никто не придет.

    Не придет моя милая мама,

    Не придет мой любимый отец,

    И я буду лежать одиноко…

    На могилку никто не придет.

    Несмотря на то, что мы были детьми, и, конечно, о своей смерти серьезно не задумывались, когда пели, но многие из нас воочию видели столько смертей и насмотрелись на столько похорон, что эта песня вызывала ответные чувства. Однако слово "сирота" или еще хуже "сиротки", когда кто-то, жалея, нас так называл, мы просто ненавидели, Сжималось сердце и хотелось увернуться от сочувствующего и убежать…

    Но не будем о грустном. Вернемся к рассказу о нашей художественной самодеятельности.

    Сколько задора, огня, лиричности и величавости было в танцах почти всех народов СССР и мира, которые мы разучивали. Руководители стремились привлечь как можно больше исполнителей, поэтому чаще всего танцы были коллективными. Русские хороводы, переплясы, танцы барыня и тройка ("запрягу я тройку борзу…") и "Ой, вы, сени, мои сени ", сменялись украинским казачком и гопаком, сопровождавшимся рефреном: "Играй громче, музыка, а мы спляшем гопака" и притопыванием, или белорусским танцем "Бульба". Зажигательная грузинская лезгинка, польский краковяк, венгерский чардаш и цыганская венгерка, любимый нами матросский танец "Яблочко" – все это репетировалось, игралось, исполнялось. А на вечерах мы разучивали бальные танцы: полонез, падеграс, мазурку и вальс.

    Был в детском доме и балетный кружок. Руководил им Стахов Евгений Иванович. Он набирал в кружок тех, кто имел соответствующие физические данные, но если ребенок настаивал, то брал и тех, кто уж очень хотел танцевать в балете. В конце концов, главное – это желание и интерес человека. Ведь не профессионалов же он готовил, а развивал детей. А это главное! Был он человеком учтивым. Девочек именовал "дамами", что им очень нравилось и возвышало в собственных глазах, формировало самоуважение.

    Акробаты и цирковые "артисты" поражали гибкостью, смелостью, и сложностью их номеров. В то время популярными на сцене были гимнастические "пирамиды". Каждая пирамида имела добрый десяток участников, которые перестраивались на ходу. И пирамида приобретала новую форму.

    Оркестры на сцене сменяли друг друга. Струнным оркестром и оркестром баянистов руководил Шахов Вячеслав Федорович. Он же обучал ребят игре на фортепьяно. Вячеслав Федорович с отличием закончил Ленинградскую консерваторию, но был репрессирован и выслан в Верхотурье. Под его руководством ансамбль скрипачей исполнял произведения Бетховена, Листа, Брамса, Сен-Санса, Чайковского. Среди музыкантов выделялись очень талантливая девочка - Зина Грайпель. Она виртуозно играла на флейте. И как сложилась ее дальнейшая жизнь и реализовала ли она свой талант, не знаю, но хочется надеяться, что успешно. На фортепиано замечательно играла Галя Рявкина, особенно "Лунную сонату" Бетховена. После войны Владимир Федорович был реабилитирован, но остался в Верхотурье и организовал музыкальную школу, где был директором.

    В оркестре народных инструментов балалайки, домры, ложки, перекликались задорными или грустными "голосами". Настоящими виртуозами были солисты- ксилофонисты. В их руках палочки так летали, что казалось, не касаясь клавиш, сами издают бешеные музыкальные ритмы.

    Духовой оркестр, которым руководили Иван Петрович Окишев и его помощник Николай Немчинов, сопровождал нас повсюду: на праздниках, парадах и смотрах. Играл на линейках и танцах в нашем летнем лагере "Островки", а горнисты будили по утрам. Когда сегодня слышишь "Прощанье славянки", "Амурские волны", "Севастопольский вальс", "На сопках Манчжурии", "Егерский марш", невольно вспоминаешь наш духовой оркестр.

    Чтецы читали со сцены понравившиеся стихотворения. Я поэзию любила с детства и выступала почти на каждом концерте. Исполняла не только любимые стихи, но и была "конферансье" - объявляла номера. Выступали мы на смотрах-конкурсах в городском клубе, соревнуясь с колонистами. Запомнился один их солист со знаменитым именем – Николай Островский. Он обладал красивым тембром голоса и просто завораживал своим пением, побеждая многих певцов из других конкурирующих коллективов.

    Особенно охотно мы выступали в госпитале. По мере увеличения раненых на фронте, их эвакуировали в тыл. Для них открывали госпитали. В это время госпиталь находился в здании средней школы и на станции Актай, неподалеку от Верхотурья. Нас небольшими группами приводили туда, мы заходили в палаты, где лежали раненые, мы им пели песни и читали стихи. Раненые пытались нас приласкать-погладить по голове или похвалить. Мы же, идя на выступление, всегда думали, а не встретим ли там наших родных или отцов…

    У нас в детском доме имелась большая библиотека. В ней можно было найти произведения русской, зарубежной литературы и литературы народов СССР всех родов и жанров. Она значительно пополнилась за счет книг, привезенных из Москвы и Ленинграда. Я очень любила книги и была постоянным читателем библиотеки. Мне разрешали брать все, что я хотела. Но времени на чтение не хватало, и однажды я чуть дорого не поплатилась за эту любовь. Но об этом речь впереди. Сейчас я вспоминаю, как с упоением читала "Витязя в тигровой шкуре" Шота Руставели и знала поэму почти наизусть. Многие крылатые выражения из неё сопровождают меня всю жизнь. А такие сентенции поэта, как: "Кто не ищет дружбы с ближним - тот себе заклятый враг" или "Что отдашь – твоё, что скроешь – то потеряно навек" - стали жизненным правилом. Подростком я много раз перечитывала "Мифы Древней Греции", романы "Всадник без головы" Майн-Рида, "Голова профессора Доуэля" А.Беляева, "Аэлита" А.Толстого, "Дети капитана Гранта" Жюля Верна. также повести "Детство", "Отрочество"" и "Юность" Л. Толстого, и трилогию Горького "Детство", "В людях", "Мои университеты"; "Два капитана" Каверина, "Тимур и его команда" Гайдара. Конечно, и "Овод" Э. Войнич и "Хижина дяди Тома" Гарриэт Бичер-Стоу, рассказы и повести Джека Лондона и Марка Твена. Любимыми героями наших мальчишек были Том Сойер и Геккельбери Финн. Авантюры Тома и приключения друзей не только их увлекали – они пытались их повторить. Сбегали из детского дома не столько в поисках приключений, но в надежде попасть на фронт или, если не удастся, то, может быть, найти родных, изменить жизнь "к лучшему". Их, конечно, разыскивали, находили и возвращали в прежнюю колею.

    Я об этом пишу, чтобы напомнить, какие книги нас в нашем детстве увлекали. Конечно, размышления о героях, их поступках не могли не оказывать влияния на наши чувства и понятия о человеческих отношениях. Это была и своеобразная школа самопознания. Очень популярными среди нас были романы Чарльза Диккенса, особенно "Приключения Оливера Твиста". Я читала роман с иллюстрациями. Художника не помню, но мне в память врезалась картинка, на которой был изображен тщедушный мальчишка, протягивающий худенькую ручку с жестяной чашкой повару. Под ней стояла подпись: "Оливер просит добавки". О, как нам, вечно голодным, была понятна эта просьба героя. Многие сегодняшние дети могут не знать, что такое "добавка" и почему мы жаждали получить её! Ведь порции еды в заведении Оливера были такие маленькие, что наесться досыта было невозможно, и тогда он просил добавки. Это обычное дело в "казенных домах"… Судьба Оливера Твиста напоминала истории наших мальчиков, ставших во время войны беспризорными, бродягами, попадавшими в сомнительные, как Оливер, компании. Детский дом и оказался для них спасением.

    Читали мы иногда в группах, а чаще в библиотеке, сказки и поэмы Пушкина. Кстати, первую в своей жизни оперу Глинки "Руслан и Людмила" я слушала в Свердловском оперном театре, куда нас однажды вывезли. Театр вызвал восхищение, а опера со знакомым сюжетом и замечательной музыкой Глинки, которая частично нам была известна, так как ее исполнял наш оркестр, унесла нас на время от всех наших забот.

    У М.Ю. Лермонтова мы любили поэму "Беглец" о малодушии и предательстве воина -черкеса, бежавшего с поля боя, запятнавшего честь рода, что для горца считается немыслимым преступлением. Поэтому даже мать от него отвернулась. Это было нам понятно, но юношу все равно жаль. Строки:

    Гарун бежал быстрее лани,

    Быстрей, чем заяц от орла.

    Бежал позорно с поля брани,

    Где кровь черкесская текла…

    вызывали в воображении реальную картину битвы и побега, которые мы непроизвольно соотносили с событиями на фронте. Мы знали и "Бородино" и "Парус" Лермонтова, но больше всего любили поэму "Мцыри" о юноше, бежавшем из монастырской неволи в поисках родного дома и родителей, которых он по существу не знал и мечтал:

    Когда-нибудь свою пылающую грудь

    Прижать с тоской к груди другой,

    Хоть незнакомой, но родной…

    Стихи из поэмы:

    Я никому не мог сказать

    Заветных слов: отец и мать…

    были так понятны и вызывали чувство горечи и одиночества. Безусловно, мы не выражали и не могли выразить наши чувства в словах, которые я пишу, но на уровне подсознания нам все приведенные ситуации были очень близки и пережиты.

    К появлявшимся во время войны прозе и стихам мы приобщались по мере их появления в передачах на радио и в газетах. Так по радио мы услышали и "Клятву" А.А. Ахматовой:

    И та, что сегодня прощается с милым, -

    Пусть боль свою в силу она переплавит.

    Мы детям клянемся, клянемся могилам,

    Что нас покориться никто не заставит!19

    И прозвучавшие слова "Мы детям клянемся…", принимали как клятву, адресованную нам непосредственно. Стихи Ахматовой печатались не только в центральных, но и фронтовых газетах, и никогда не были пресловутой "пропагандой". Слова поэтессы проникнуты такими чувствами правды, достоверности, искренности, что вера в них была абсолютной. Они были выше и сильнее любой пропаганды! Стихотворение "Мужество", написанное в самый тяжелый год войны, 1942-ой, год наших потерь и отступлений, взывало к чувству долга и ответственности за спасение Родины и родного русского языка всех, кто воевал за них. Ведь без родного языка и родина немыслима:

    Мы знаем, что ныне лежит на весах

    И что совершается ныне.

    Час мужества пробил на наших часах.

    И мужество нас не покинет.

    Не страшно под пулями мертвыми лечь.

    Не горько остаться без крова, -

    Но мы сохраним тебя русская речь.

    Великое русское слово.

    Свободным и чистым тебя пронесем,

    И внукам дадим и от плена спасем

    Навеки!

    Мы знали наизусть стихотворения Константина Симонова "Ты, помнишь, Алеша, дороги Смоленщины" "Майор привез мальчишку на лафете", "Песня фронтового корреспондента", "Жди меня", стихи Александра Твардовского, особое чувство вызывало смертельно-горькое "Я убит подо Ржевом", читали стихи Алексея Суркова и Михаила Исаковского.

    Стихотворение К. Симонова "Майор привез мальчишку на лафете" читали со сцены особенно часто, да мы почти все знали его наизусть. Нас трогала история "седого мальчишки":

    Майор привез мальчишку на лафете.

    Погибла мать. Он не простился с ней.

    За десять лет на том и этом свете

    Ему зачтутся эти десять дней.

    Его везли из крепости, из Бреста.

    Был исцарапан пулями лафет.

    Отцу казалось, что надежней места

    Отныне в мире для ребенка нет.

    Отец был ранен, и разбита пушка,

    Привязанный к щиту, чтоб не упал,

    Прижав к груди заснувшую игрушку,

    Седой мальчишка на лафете спал.

    Мы шли ему навстречу из России.

    Проснувшись, он махал войскам рукой…

    Ты говоришь, что есть еще другие,

    Что я там был, и мне пора домой…

    Ты это горе знаешь понаслышке,

    А нам оно оборвало сердца.

    Кто раз увидел этого мальчишку,

    Домой прийти не сможет до конца.

    Я должен видеть этими глазами,

    Которыми я плакал, там, в пыли.

    Как тот мальчишка возвратится с нами

    И поцелует горсть своей земли.

    За все, чем мы с тобою дорожили,

    Призвал нас к бою воинский закон.

    Теперь мой дом не там, где прежде жили,

    А там, где отнят у мальчишки он.

    Прозу, рассказы и очерки мы из газет вырезали и наклеивали на картон. Так у нас появились целые "книги", собранные из фронтовых очерков и рассказов. Собираясь в группах, мы читали вслух многие опубликованные в газетах произведения. Так до нас дошли рассказы: "Наука ненависти" Михаила Шолохова, "Родина", "Что мы защищаем" и "Русский характер" Алексея Толстого, а также статьи Эренбурга, главы поэмы "Василий Теркин" .

    Но заниматься чтением мы могли лишь в отводимое свободное время, после уроков, выполнения домашних заданий и занятий в кружках, уборки помещений, мытья полов и заготовки дров для печей. Ведь центрального отопления не было. Кроме того, надо было выполнять школьные задания.

 

 

    Оглавление книги

Главная страница