Мы учимся...
Я училась в 4 классе, когда меня в ноябре 1942 года привезли в детский дом. Уже заканчивалась первая четверть. Группа, в которую направляли всех вновь прибывших детей, называлась "сборная группа" или по-нашему "сборняга". В ней кого только не было! И дети из детских приёмников, и " отловленные" уличные бродяги, и "сыновья полков", и дети, воевавшие в партизанских отрядах Белоруссии, дети, ставшие сиротами после гибели отцов на войне и смерти матерей. Конечно, все прибывающие в детский дом ребята были психологически травмированы из-за потери родных и страха смерти, которые они пережили. Но самыми "переродившимися" были подростки, которые оказались на фронте или воевали в партизанских отрядах, держали в руках оружие. Это было видно уже по их реакциям на самые, казалось, безобидные ситуации: им нельзя было возразить или хуже того – их критиковать. Особенно выделялся среди детей – мальчик - партизан из Белоруссии. У него, видимо, сохранилось спрятанное холодное оружие (нож), и он за него хватался и бросался на "обидчика", пока взрослые не отобрали его. И вот таких детей, с разными судьбами, характерами, надо было не только накормить и напоить, но и создать для них ситуацию защищенности, вернуть им веру в добро и справедливость и залечить свежие душевные раны. И, как видим, воспитателям и работникам детского дома это удавалось, благодаря правильно выбранному пути "лечения душ" с помощью искусства и такой организации работы, когда времени на размышления о своей "несчастной доле" у ребят не оставалось.
Здание, в котором поместили сборную группу, находилось на отшибе, за конным двором, среди домов местных жителей. Мы были свободны, меньше опекаемы и с трудом привыкали к "казенному житью" и его порядкам.
Детский дом имел собственную семилетнюю школу. Это было двухэтажное здание. Занимались в 2 смены. Классы были переполнены. Преподавали в это время замечательные учителя, местные профессионалы и эвакуированные ленинградцы. Хорошо помню тогдашнюю мою учительницу. Она была вывезена из Ленинграда уже во время блокады. Видимо, переболела тифом, так как волосы на её голове были полностью острижены под машинку. Конечно, я не помню сейчас, что мы тогда изучали, но помню, как почти каждый день на последнем уроке она рассказывала нам интересные книги. Именно рассказывала, а не читала. С ее слов я узнала многие произведения, которые потом брала в библиотеке.
Учителя детдомовской школы
Она и заронила во мне интерес к книгам и страсть к чтению. Потом, когда в старших классах я стану воспитательницей, то буду рассказами, как эта учительница (к сожалению, не помню ее имени) усмирять, успокаивать моих подопечных в спальне перед сном. Пригодился мне этот опыт и в моей будущей профессии. Конечно, и на её уроках ребята-непоседы и "бунтари" из сборной группы мешали ей, но она всегда спокойно реагировала на все проделки. Особенно отличался мальчик по фамилии Пчелинцев, нервный и неуравновешенный. Имени тоже не помню, так как тогда учеников называли только по фамилиям, и в детском доме так же редко по имени. Так вот: что бы ни делал Пчелинцев - ему всё прощалось. Говорили, что он был похож на её погибшего сына…
В средних классах тоже было немало добрых (что нами особенно ценилось!), хорошо образованных и справедливых учителей. Интересно вела уроки учительница биологии с необычной фамилией – Литяга. Она сопровождала свой рассказ опытами, экспонатами из коллекций растений, статьями из атласов. Но проработала недолго. Мы спрашивали, где она, но нам ничего определенного не говорили. Потом пошли слухи, что, якобы, она в оккупации служила у немцев. В это было трудно поверить, ведь многие ребята из репрессированных семей знали, как фабриковались обвинения. Впрочем, утверждать, что учительница пострадали невинно, никто бы из нас не взялся: ведь бывало и такое, что люди становились предателями по разным причинам.
Помню учительницу географии Марию Александровну. Она не только интересно рассказывала, но постоянно обращалась к карте и требовала, чтобы мы ориентировались в нахождении материков, морей, рек и стран и запоминали их названия. Названия рек и морей звучали как стихи. Сейчас могу повторить, в карту не глядя: Белое море, Карское море, море Лаптевых, Восточно-Сибирское море... Или: реки - Лена, Индигирка, Колыма… Зея, Бурея, Уссури… Но не только этим мне запомнилась Мария Александровна. Я уже говорила, что времени на чтение книг было очень мало. Читать приходилось урывками. Поэтому я пристрастилась читать "под партой", на уроках. Когда не было письменных работ, когда ученики отвечали устно, я читала очередной роман. Но ухо держала востро, стараясь не пропустить момент, когда начинал говорить учитель. Иногда так увлекалась, что забывала обо всем. Как-то на уроке географии я читала заключительную сцену романа Этель Войнич "Овод , ту, в которой главного героя - Артура приводят на расстрел, но солдаты стрелять в него не решаются, и он сам дает им команду его расстрелять… Я так переживала, что слезы полились из глаз, и не заметила, что учительница уже давно стоит у моей парты, и когда я заплакала, она положила руку ко мне на плечо и проговорила: "Рая, успокойся и закрой книгу". Она была понимающим детей человеком, сочувствовала нам и не устраивала проработок. Тем более, что географию я любила и знала хорошо. Но не всегда моё увлечение чтением на уроках просто так сходило с рук. Однажды оно чуть не сломало мою судьбу в самом прямом смысле.
Это случилось, когда я училась в 7 классе. В то время наши любимые учителя после окончания войны вернулись на родину, в Ленинград, Москву, на Запад. Учителей не хватало. В школе появилось много новых случайных людей, непрофессионалов. Так, в один год физику преподавал студент, не закончивший курса. Он всегда волновался и постоянно повторял слово "так". Вместо того, чтобы слушать его сбивчивые объяснения, мы считали, сколько раз от повторит "так" и прозвали учителя "30 так". В средней школе физику нам преподавал А. В. Фрюауф. Его биография тоже знаменательна для того времени. Он был профессор-репатриант. Вернулся на родину из Китая. Его, конечно, направили куда подальше – в Верхотурье. В школе он никогда не работал. Но он был нам интересен. Кроме физики, он преподавал астрономию. Раздобыл телескоп, и по вечерам мы смотрели на звезды и изучали созвездия. Но самым невероятным для нас были его рассказы о телевизоре. Именно от него мы впервые услышали о их существовании . Когда он нас убеждал в том, что можно с помощью этого "аппарата" увидеть, что происходит, например, в Москве, более того, что можно смотреть и слушать концерт из любой точки страны, мы ему не верили и не представляли, как это возможно, хотя он и пытался нам объяснить этот феномен физическими законами. Интерес, который он в нас разбудил, был стимулом к тому, чтобы как можно больше узнать об открытиях в области физики. Интерес как побудительную силу тяги к знаниям, я учитывала в своей дальнейшей работе в школе и казнила себя за то, что не всегда была послушна, особенно читая "под партой", за что была строго наказана. Расскажу, как это случилось?
Химию в это время преподавала пожилая, уже уставшая от жизни учительница, очень нервная. Я тогда была старостой класса. И надо же было, чтоб именно на уроке химии я опять отвлеклась, читая очередной роман. И все прошло бы незамеченным, если бы не Сережка Г. : он вечно следил за мной и пытался привлечь мое внимание к себе. На этот раз, заметив, что я поглощена чтением, решил меня "встряхнуть" и бросил в мою сторону какой-то растрепанный сверток. Я, очнувшись, воскликнула: "Птица Рух летит!" (вспомнив про птицу огромных размеров). Этим я сразу привлекла внимание учительницы, и она сразу же вызвала меня к доске, на которой были написаны химические формулы. Я, конечно, не знала, для чего предназначены эти формулы, но как "прилежная ученица", стерла их, чтобы приготовить доску для моего задания. Оказалось, что я должна была продолжить решение задачи, начатое моим одноклассником.
Как возмутилась, и по праву, учительница. Как закричала, неожиданно выбежала из класса и через несколько минут вернулась с директором школы. Меня отправили с уроков, а после уроков собрался педсовет, который постановил исключить меня из школы на 3 дня. Это было уж не такое строгое наказание. Но в детском доме меня ожидало непредвиденное!..
После войны у нас стали часто меняться не только воспитатели, учителя, но и директора. В это время нами правил вернувшийся с фронта контуженый офицер с не совсем адекватными реакциями на наше поведение. Он не имел никакого представления о воспитании детдомовских детей, воспринимал их как солдат. Все чрезвычайные происшествия рассматривались у нас на "линейках". Когда из школы пришло сообщение о моем исключении, тут же собрали линейку. Нас выстроили в коридоре. Директор уже заготовил свой приказ и прочитал его: "За нарушение дисциплины в школе, за срыв урока отчислить из детского дома Зуеву Раису и отправить работать на кирпичный завод". Я стояла - ни жива, ни мертва.
Но, к счастью, у нас тогда еще сохранились "макаренковские" структуры управления -существовал Детский Совет с правом решающего голоса. Своеобразная демократия. Я тоже была членом Детского Совета, но в этот раз меня на заседание не пригласили. Приказ директора о моем отчислении Детским Советом был отменен. Вот если бы он реализовался, можно себе представить, как сложилась бы моя дальнейшая жизнь. Мне было 13 лет, ни родных, ни дома, ни семьи. И работа на кирпичном заводе, где все делалось вручную. Мы были там однажды на экскурсии и видели, как понурые лошади ходили но кругу и вращали емкость, в которой разминалась глина для кирпичей.
Конечно, в детском доме детей наказывали. Каких-то "правил" для наказаний я не помню или я о них не знала, пока это меня не коснулось. Расскажу еще об одном таком случае. После школьных уроков нами занимались воспитатели. Уроки мы выполняли в рабочих комнатах. Воспитатели следили за их выполнением. В 5-ом классе меня из сборной перевели в обычную группу. Эта группа жила в отдельном двухэтажном деревянном доме с сенями. На первом этаже находилась бывшая кухня с большой русской печью, затем большая рабочая комната, где стояли столы для занятий и стулья. За каждым столом сидело 4-е человека, и один из них назначался "ответственным" за выполнение заданий остальными. Когда все четверо выполнят домашнее задания, ответственный должен был сообщить об этом воспитателю. После чего мы могли быть свободными и заняться другими делами. Я была ответственной, как одна из лучших учениц, но с характером непокорным и свободным. Одной из воспитательниц в группе была очень строгая и несправедливая из местных, по имени Анна Федоровна. Она постоянно придумывала изощренные наказания для непослушных детей. Как-то раз она подошла к нашему столу и спросила, все ли выполнили задание. Я ответила, но, как ей показалось, неясно и неучтиво. Тогда она вывела меня из группы на кухню, прислонила к печной стенке и несколько раз легонько ударила головой о кирпичи, приговаривая: "Научись разговаривать со старшими и не ворчи!". Никогда в жизни – ни до, ни после – никто не задевал меня и пальцем, и сама я ни разу ни на кого не подняла руку, хотя работала с 14 лет с самыми трудными и неуправляемыми детьми, которых мне даже специально собирали в летние студенческие каникулы. Но до сих пор, когда я вспоминаю о детстве, я не могу забыть не боль от ударов о печку, а унижение, незащищенность и бессилие, которое тогда испытала.
К слову сказать, что Анне Федоровне однажды тоже пришлось пережить настоящий страх. Видимо, сработал "закон бумеранга" или, как говорят: "Бог наказал". Любимым в ее арсенале было даже не страшное, но унизительное наказание. Провинившегося ребенка она уводила на 2-ай этаж, в спальню, раздевала догола и клала в кровать, а одежду уносила с собой. Поэтому никуда уйти наказанный не мог и вынужден был лежать часами в постели. Это невыносимо, особенно для подростка. Но однажды случилось непредвиденное. У нас в группе была и в самом деле непослушная девочка – Маня Ч. Её часто наказывали таким образом. И вот, в очередной раз, Анна Федоровна раздела Маню и ушла, оставив голую девочку лежать в постели. Через пару часов она решила "пленницу" выпустить. Поднялась в спальню, а кровать Мани пуста. Где она? Что случилось? Ведь без одежды никуда невозможно уйти! А что, если случится что-то серьезное – самоубийство или побег – будешь отвечать по всей строгости закона за "государственного ребенка". Анна Федоровна заволновалась. Собрала нас всех и заставила обшарить все углы в доме. Но поиски были тщетны, Маня как в землю провалилась. Наконец кто-то догадался заглянуть на чердак, куда вела лестница как раз из этой спальни; залез туда, но не сразу заметил, что за чердачной балкой, завернувшись в простыню, мирно спала наша Маня. С тех пор это наказание не применялось, и Анна Федоровна "подобрела". Таких бессердечных воспитателей, как Анна Федоровна, я больше не припомню.
Но вспоминается еще один чрезвычайный случай. Мальчик из 6 класса "сбежал", как это иногда случалось. Когда его нашли и вернули в детский дом, его воспитательница наказала: отстегала ремнем для острастки. Ее отстранили от работы, передали дело в суд, суд приговорил к условному сроку с решением о запрете дальнейшей работы с детьми. И просто так, безнаказанно, расправиться с воспитанником тогда, по крайней мере , в нашем детском доме, было невозможно.
Многие воспитатели, однако, работавшие в детском доме со времени основания были интеллигентными, образованными людьми, либеральными в отношениях с нами. Их ряды во время войны пополнили эвакуированные из Ленинграда, Москвы и других западных территорий педагоги. Среди всех выделялся Александр Александрович Александров.
Пришел он к нам, когда я в 6-ом классе попала в группу, в которой большинство детей было из Украины. Мы жили в "барже" напротив школы, тоже не на основной территории. Александр Александрович дал нам полную свободу. Мы могли в любое время уйти из группы по своим делам, играть на улице, а осенью "совершать набеги" на поля гороха за городом. Необычную картину представляла рабочая комната во время выполнения домашних заданий: никаких определенных для каждого мест, никаких "ответственных"-каждый отвечал за себя и занимался своим предметом. Кто сидел за столом, кто ходил по комнате, держа в руках учебник. Все читали или повторяли заучиваемое вслух. В одном углу слышалось: "Волга берет начало на Валдайской возвышенности…", в другом - "в Англии возникли шерстяные мануфактуры…". Помню, как я учила немецкий. Ходила взад и вперед и повторяла: "durcheinander – вперемешку; "gratulieren –поздравлять…" и т.д. В комнате стоял невообразимый шум. Но на него никто не обращал внимания. Интересно, что при этом мы ухитрялись все понимать, запоминать и получать в школе неплохие отметки. Именно с этих пор я научилась сосредоточиваться в любых условиях, если мне нужно работать, читать, писать, а стихи, тогда выученные, помню и сегодня. Споры и ссоры тоже легко гасились воспитателем. Когда он слышал, например, как в пылу спора девочки называли друг друга: "Воображала!". Он, спокойно, обращаясь к спорящим, произносил: "Воображайте, Кубрикова, воображайте, Прокуратова! (он всегда обращался к нам на "Вы"). Это прекрасная вещь – воображение, хуже, если его нет" . И спор угасал. Не только Кубрикова и Прокуратова, но и все мы задумывались, почему "воображение" воспитатель хвалил.
Единственное, что было обязательным и желательным для всех нас – это вечерние последние известия по радио. Тогда в комнате стояла полная тишина. Война шла уже на территории Европы и близилась к концу. Наша армия была почти у стен Берлина. И мы втайне надеялись, что отцы вернутся: ведь бывали случаи, что похоронку получали, а человек оказывался жив… Мысль, что папа не убит, и вернется часто приходила мне в голову. Но чуда не произошло.
Наконец наступил он – "этот День Победы со слезами на глазах" (точнее и не сказать!). И весть о конце войны принес нам любимый Александр Александрович. Как-то утром он не вошел, а вбежал в спальню и громко, радостно произнес: "Вставайте, девочки, скорей. Сегодня я разрешаю вам ходить на головах! - Война закончилась!". Мы попрыгали с постелей, закружились, закричали. Сколько было радости, смеха и слез… Неописуемое состояние. В этот день в Верхотурье шел дождь, но никто не обращал на него внимания. Мы побежали в клуб, там уже собрались ребята и воспитатели. Что там было - не помню. Помню только возбуждение, радость, веселье. Хотелось петь и плясать, и мы это делали, но неорганизованно, хаотично, как Бог на душу положит. Незабываемый День!
" Наш народ и наша страна дорого заплатили за победу". От частого употребления это высказывание стало общим местом. Настоящее осознание цены Победы приходит в каждый дом, когда ждешь, а с войны твои родные и близкие не возвращаются, и никогда не вернутся… Но они погибли не зря: именно многонациональная армия нашей великой страны при содействии союзников победила самое страшное порождение человечества – фашизм!
В 1945 году, после Победы, Михаил Исаковский написал стихотворение "Враги сожгли родную хату" и в 1946 году оно было опубликовано в журнале "Знамя:
Враги сожгли родную хату,
Сгубили всю его семью.
Куда ж теперь идти солдату,
Кому нести печаль свою.
Пошел солдат, в глубоком горе,
На перекресток двух дорог,
Нашел солдат в широком поле
Травой заросший бугорок…
Стоит солдат, и словно комья
Застряли в горле у него,
Сказал солдат:
"Встречай, Прасковья,
Героя, мужа своего.
Готовь для гостя угощенье,
Накрой в избе широкий стол,
Свой день , свой праздник возвращенья.
К тебе я праздновать пришел".
Никто солдату не ответил,
Никто его не повстречал.
И только теплый летний вечер
Траву могильную качал.
Вздохнул солдат, ремень поправил,
Раскрыл мешок походный свой,
Бутылку горькую поставил
На серый камень гробовой.
"Не осуждай меня, Прасковья,
Что я пришел к тебе такой,
Хотел я выпить за здоровье,
А должен пить за упокой.
Сойдутся вновь друзья, подружки,
Но не сойтись вовеки нам".
И пил солдат из медной кружки
Вино с печалью пополам
Он пил солдат, слуга народа,
И с болью в сердце говорил:
"Я шел к тебе четыре года
Я три державы покорил".
Хмелел солдат, слеза катилась,
Слеза несбывшихся надежд.
И на груди его светилась
Медаль за город Будапешт.
Стихотворение стало настоящей краткой "энциклопедией" прошедшей войны, её невосполнимых утрат и нечеловечески трудных побед, без ложного пафоса и фанфар. Поистине солдатским, народным. Оно проникнуто таким чувством настоящей боли и утраты, что, можно сказать, вобрало в себя всенародную, фронта и тыла, трагедию. Исаковский – этот полуслепой поэт сумел вглядеться сердцем в душу простого солдата, нашел точные слова для передачи его смятенного, безысходного состояния, что, кажется: именно он, солдат, их и сочинил. Прочитаем еще раз хотя бы последнюю строфу и представим его фронтовую судьбу : " Я шел к тебе…". "Шел…" - значит, он пехотинец – самая трудная солдатская доля - идти по любым дорогам и бездорожью и нести на себе, кроме оружия, "мешок походный", в котором вся его экипировка, ходить с ним в атаку и стрелять, рыть окопы и если повезет в них отоспаться. "Шел четыре года" - значит, что он воевал с самого начала войны. А награда - "медаль за город Будапешт"- свидетельствует, что прошел он Венгрию не туристом, а освобождал ее столицу. Остался, к счастью, жив. Но сколько таких солдат полегло при освобождении и этого города!.. Битва за Будапешт была одной из самых кровавых за время войны.
Будапешт- столица - Венгрии стоит на берегах Дуная – красивейший отстроенный после войны город. В центре его – Площадь Героев венгерской истории, но и нашим освободителям города оказана в нем честь. В городе расположилось огромное кладбище наших павших при его освобождении солдат и офицеров. На могилах – таблички с фамилиями. Лет 30 назад, еще до распада СССР, во время круиза по Дунаю мы с группой туристов остановились в Будапеште, посетили и это кладбище, осмотрели могилы. Судя по фамилиям, здесь захоронены погибшие всех национальностей бывшего Советского Союза и всех возрастов. Герой стихотворения Исаковского остался жив, но беда настигла его на родине …
И такая судьба была у многих детдомовцев, беженцев и эвакуированных, у которых погибли родные, а дома были сожжены. И еще хочу заметить, мы, знавшие из похоронок о гибели отцов, в эти скорбные сообщения не верили. И очень надеялись, что они все-таки живы и вернутся.
И сегодня нам покажется диким и странным, что это стихотворение, ставшее песней (музыку написал композитор Матвей Блантер), после исполнения на радио, было осуждено партийной критикой от имени ЦК КПСС в газете "Культура и жизнь": "За распространение пессимистических настроений"…". Михаил Исаковский говорил, что редакторам, литературным и музыкальным критикам не в чем было его обвинить, на это они не имели никаких оснований, "но многие из них считали, что Победа исключает трагические песни, будто война не принесла народу ужасного горя. Это был какой-то психоз, наваждение…". И песню перестали исполнять, пока её не вернул в жизни Марк Бернес, спев под бурные овации публики на большом концерте в 1960 году…
Мемориалы и памятники павшим воинам разбросаны по всей Европе. Я видела такие памятники, захоронения и кладбища в Болгарии и Венгрии, Чехословакии и Югославии (еще до их раздела), в Польше и Румынии. Должна заметить, что все кладбища и захоронения наших солдат и офицеров в Европе содержались тогда в самом лучшем состоянии, по крайней мере, до последнего времени. События в Украине грозят изменить отношение и к виноватым без вины памятникам. И в Европе, по сообщениям прессы, появилось немало вандалов, оскверняющих их.
Во время поездок мне довелось увидеть и бывшие лагеря смерти. И первым из них был Саласпилс в Латвии. Нас с мужем повез туда на машине знакомый офицер, полковник, живший в Риге. Было это в году 1975-76. Лагерь расположен в 17-18 километрах от Риги. Он именовался фашистами нейтрально и просто: "Расширенная полицейская тюрьма и лагерь трудового воспитания" как для взрослых, так и детей. Но когда узнаешь о настоящем его предназначении, волосы встают дыбом! Даже не говоря о взрослых, попавших в лагерь, я больше нигде не слышала, как издевались здесь фашисты - дикари над детьми. Их пригоняли одних и с родителями, насильно от них отрывали. Морили голодом, заставляли работать до изнеможения. Но самое страшное, что творили здесь с детьми, – это "медицинские эксперименты"! У детей выпускали кровь для вливания ее раненым немецким солдатам, впрыскивали различные химические вещества с целью "проверки" воздействия на организм, травили мышьяком, натравляли на них собак, которые рвали зубами детские тела, калеча их, забивали до смерти на работе. Здесь были и дети – почти младенцы, до 5 лет их помещали в отдельный барак, и там они постепенно мучительно умирали.
Территория мемориала огромна. Надпись на стене: "За этими воротами стонет земля". Ряд высеченных из камня плоских, вытянутых, грубо стесанных скульптур расположены по всей территории: "Несломленный", "Мать", "Униженная"…
Солидарность, „Rot Front“, Клятва
Другие лагеря смерти я увижу лет через десять, во время круиза по Дунаю. Мы остановились, в Австрии - в Вене, осмотрели ее достопримечательности: собор Святого Стефана, Шэнбрунн - дворец Габсбургов, Пратер и Венский лес, знаменитую художественную галерею. Мы слушали музыку Иоганна Штрауса на концерте в саду, где сохранилась эстрада, на которой прежде оркестр исполнял его знаменитые вальсы. Та же традиция сохранилась. Туристы танцуют под эту музыку, и мы - тоже. Совершали поездки в ближайшие города, были на родине Моцарта в Зальцбурге. Все это оставляет неизгладимое впечатление. Но все эти впечатления "затмила" поездка в лагерь смерти - Маутхаузен…
Там нам показали комнаты, в которых находились газовые печи. Сейчас они пусты, но рассказ экскурсовода о том, как проводилась "процедура удушения" производит жуткое впечатление, вызывает оторопь. Конечно, все мы читали и много знаем о газовых камерах - об этом изощренном, техническом изобретении уничтожения людей. Но когда это видишь и представляешь живых детей, женщин, стариков, пленных солдат и офицеров, цепочкой бредущих к печам, то начинаешь понимать, что только недочеловеки могли до такого додуматься… Наша группа туристов поручила моему мужу возложить цветы к подножью памятника генерал- полковнику - Дмитрию Михайловичу Карбышеву.
Он был узник
Маутхаузена и казнен здесь. Впервые я прочитала о
нем еще в начале моей работы в мужской школе, в
повести С.Н. Голубова "Крепости не сдаются",
выпущенной Воениздатом в 1954 году. Эта повесть
среди мальчиков была очень популярной. Но,
оказавшись на территории лагеря, я будто впервые
услышала рассказ о гибели генерала.
Дмитрий Михайлович попал в плен в начале войны. Под его руководством строились оборонительные сооружения на границе. Их часть попала в окружение. Вырываясь из него, он был контужен и взят в плен. Прошел многие немецкие концентрационные лагеря. Инженер, специалист в области строительства оборонительных сооружений, проектировавший еще накануне Первой мировой войны форты Брестской крепости, которая первой приняла удар гитлеровской армии в июне 1941 года, ученый, доктор наук, генерал представлял для фашистов очень большой интерес. Они предпринимали несколько попыток убедить его работать на Германию и обещали за это, как у нас говорят, "златые горы". Последняя такая попытка состоялась именно в Маутхаузене. Широко известен ответ Карбышева: "Мои убеждения не выпадают вместе с зубами от недостатка витаминов в лагерном рационе. Я остаюсь верен своему долгу. А он запрещает мне работать на страну, которая находится в состоянии войны с моей родиной".
И тогда, уже в самом конце войны, его казнили вместе с оставшимися там узниками. Сначала их загнали в душ и стали сверху обливать холодной водой. Люди умирали от разрыва сердца. Потом тех, кто еще был жив, заставили раздеться до нижнего белья, выгнали на улицу, на мороз и стали обливать ледяной водой из брандспойтов до тех пор, пока они не превращались в ледяные глыбы...
Памятник генералу Карбышеву (скульптор В. Цигаль) выполнен из цельной светло-серой глыбы уральского мрамора, создающего впечатление застывшего льда, воспроизводит мучительную смерть генерала.
Во всех местах захоронений и мемориалах, которые мне привелось увидеть, есть информация о количестве павших в боях при освобождении городов от гитлеровских войск. Но эти равнодушные цифры сами по себе не вызывают ответной реакции. Но когда ты вдумаешься и представишь за каждой цифрой людей, "теплых и живых" (по слову Твардовского) до момента гибели, то испытываешь настоящее потрясение.
Такое потрясение я испытала в Берлине. Там несколько памятников и мемориалов советским воинам. Я их видела не однажды. Но как-то раз внимательно прочитала цифры о погибших, и была потрясена по-настоящему. Это случилось, когда мы с моей землячкой гуляли по центру Берлина, у Бранденбургских ворот, и я предложила еще раз пройти к мемориалу советских воинов. От Бранденбургских ворот до мемориала, возведенного уже через полгода после окончания войны почти напротив Рейхстага, рукой подать.
Мемориал воинам, павшим при освобождении Берлина
Гигантскую фигуру воина "охраняют" два танка Т-34, каждый второй из которых выпускался во время войны на Уралвагонзаводе в Нижнем Тагиле. В их изготовлении принимали участие и наши воспитанники, поступавшие на завод из ремесленного училища № 25, в которое их направляли из детского дома.
Мы стали рассматривать все подробно. И имена и цифры. На территории мемориала, на этом "пятачке", захоронено по приблизительным данным 2500 (две с половиной тысячи!) солдат и офицеров. Потом были в Панкове (район Берлина) – там покоится- 13200, в Трептов-парке – 5000 наших воинов. Только при штурме Берлина погибло 20000 (двадцать тысяч!) человек. И эти цифры не вполне точные. Иные источники называют значительно больше. А ведь за каждой цифрой – чей-то отец или брат… И таких "берлинов" за годы войны было сотни.
Если говорить о детях,
то и дети всех стран, участвовавших в войне,
немецкие в том числе, тоже пострадали, а многие
стали сиротами. Во время этой войны погибло 13
МИЛЛИОНОВ детей из стран, на территории которых
прошла война. И напоминанием о детях войны на
этом трагическом фоне представляется
символическая фигура-памятник нашему солдату
"с девочкой спасенной на руках" в берлинском
Трептов- парке (скульптор Вучетич).Это, пожалуй,
самый знаменитый памятник, так как часто
воспроизводился в печатных изданиях. И история
его известна. Я напомню ее читателю в общих
чертах.
Событие, в нем запечатленное, произошло при подготовке к штурму в армии генерала Василия Чуйкова. Он и описал эпизод спасения немецкого ребенка в своих воспоминаниях. Перед штурмом наступил полная тишина, и вдруг откуда-то, будто из-под земли, раздался плач ребенка. Оглядевшись, предположили, что звуки были слышны из-под моста. Тогда молодой солдат Николай Масалов вызвался проверить, кто там плачет, и, пробравшись под мост, увидел убитую женщину-немку и маленькую плачущую девочку возле нее. Девочка была спасена. Этот мистериозный эпизод войны с реальными прототипами и был отлит в скульптуре Вучетича.
Но я забежала далеко вперед в моих воспоминаниях. Нам до победы было еще очень далеко, а все длилась наша будничная жизнь с ее заботами и трудами. Вот о том, как мы трудились, я и поведаю в дальнейшем повествовании.