О свалках и находках
Мое детство прошло между двумя свалками – металлургического комбината и городской. Обе были по-своему хороши и притягательны…
* * *
Поселок Валегин Бор проявился бегущей ящеркой на карте города сразу после войны. Переживший ужасы народ жаждал красивой жизни. Тысячи эвакуированных остались в Тагиле – им просто некуда было уезжать, дома их ждали обугленные руины. Никто уже не хотел голодать и ютиться в землянках да на чужих квартирах. На городских окраинах один за другим стали отстраиваться поселки...
Я не знаю, кто выбирал место для Валежки. Чиновник в суконном кителе – Наполеон местного масштаба – коричневым, прокуренным ногтем продавил черту на карте вдоль леса или же поселок возник стихийно, просто кто-то пришел с семьей отдохнуть на пруд, возникший от слияния двух лесных речушек, и не захотел уходить. Первыми жителями поселка были, наверное, беженцы, жертвы прошедшей войны, свою тоску по родине выразившие в названиях улиц – Киевская, Калужская и почему-то Алтайская... Одним словом, географическая карта СССР, а не поселок.
О тех первых поселенцах в памяти жителей Валежки сложились легенды. Сказки и былины. Ибо были они людьми каких-то мифических деяний и подвигов. Взять хотя бы то, что они победили в такой войне. Потом основывали города, строили в лесах и на пустырях поселки, поворачивали реки. Их распирали силы и страсти нечеловеческие. Работали до помутнения в глазах, пили незрелую брагу флягами и бутылями, дрались до крови и братались навеки, влюблялись насмерть и зачинали детей под скрип и скрежет ржавых походных кроватей.
Отец моего друга вечером приходил с работы, плотно обедал, выпивал бутылку дешевого плодово-ягодного вина и шел в огород, где до утра при свете керосинки разбрасывал землю, завезенную за десять ходок огромным самосвалом. Подбадривая себя, горланил похабные песни. Закончив на рассвете работу и умывшись колодезной водой, кушал. Потом как ни в чем не бывало отправлялся с такими же крепкими мужиками в застиранных рубашках на завод… Автобусный маршрут еще не был проложен на эту городскую окраину, поэтому шли ватагой наискосок через поле несколько километров.
* * *
Первые дома Валежки строились на диком энтузиазме и на отходах металлургической промышленности. Государство возводило для себя домны, а из ненужных остатков этого строительства люди лепили свои жилища. Возле собачьей тарелки всегда найдут прокорм несколько воробьев.
Рядом с поселковым прудом с каждым годом
расползалась все шире и шире гора шлакоотвала.
Ровно в пять часов вечера по будним дням на нее
тяжело взбирался тепловоз, тянущий за собой
несколько вагонов, в которых едко дымили
шлаковые чушки. По форме они напоминали огромные
ванны и на десяток метров тяжело дышали жаром.
Когда вагоны опрокидывались, эти многотонные
глыбы, высоко подпрыгивая, как взбесившиеся
бегемоты, летели вниз с высоты пятиэтажного дома.
Порой, наткнувшись на преграду, они с
оглушительным арбузным треском разрывались на
части, и из их нутра вырывалось на свободу яркое
ликующее пламя.
Зимой, когда в пять часов вечера уже наступали сизые сумерки, это зрелище с огненными разрывами шлаковых ядер напоминало панораму какого-нибудь сражения времен Бородина и Аустерлица. Стоявшие и мечущиеся под горой тени людей, их крики только усиливали впечатление.
Впрочем, эта феерия с канонадой могла впечатлить лишь женщин да ребятишек. Валежинских мужиков, видевших войну в натуре, она оставляла равнодушными. Вечером возле свалки они собирались с сугубо практическими целями. Вместе с горячим шлаком в вагонах попадались промасленные доски, белые огнеупорные кирпичи, куски битума, угольные электроды, похожие на обломки черных колонн, сгоревшие электродвигатели, обрезки уголков и швеллеров, стертые, клепанные транспортерные ленты...
Как только опрокидывались вагоны, мужики наперегонки взбирались в гору и сбрасывали стоящим внизу женам и детям все ценное, что попадалось им на пути. Те подбирали трофеи и укладывали сначала в кучи, а потом в длиннющие, специально сваренные для этих целей сани.
Особо рисковые или попросту не в меру жадные мужики ожидали разгрузки вагона не внизу, а где-нибудь на середине горы, прячась в расщелине меж шлаковых глыб. Конечно, они успевали урвать самые жирные куски, но при этом могли в одночасье расстаться с жизнью – раскаленные чушки скакали по непредсказуемой траектории, а при разрыве их осколки летели в разные стороны.
Однажды стоящие под горой люди в телогрейках наблюдали с обмиранием сердца, как боролся за свою жизнь белорус Бахор – убегая от катящегося огненного смерча, он, обычно еле передвигавшийся из-за своего огромного, набитого сытной бульбой брюха, теперь перескакивал с камня на камень с легкостью и стремительностью испуганно-трепетной горной козочки.
Пока родители, подобно курицам, копались в отходах, малые дети, боявшиеся оставаться дома одни, грелись тут же у остывавшей шлаковой лавы. Они развлекались тем, что подбрасывали в нее разный древесный мусор. Ребятня знакомилась меж собой – встреча на свалке кого-то сделала друзьями на всю жизнь, были и такие, кто впервые повстречал здесь свою будущую супругу. К полуночи санный обоз тяжело, как ртуть, растекался по дворам.
* * *
Если на шлакоотвал мы, дети, ходили для дела, можно сказать, по долгу службы, то городскую свалку, расположившуюся по другую сторону поселка, на пустыре возле щебеночного карьера, посещали уже для души.
Эти чадящие, зловонные кучи мусора были для нас Клондайком, детей (и не только!) тянуло туда волнующее желание найти нечто этакое. О городской свалке ходили легенды: счастливчики в разное время здесь якобы находили порванную золотую цепочку, велосипед "Урал" без заднего колеса, слегка надорванный иностранный журнал с обнаженными девицами, целую гору дефицитнейшей ветчинно-рубленной колбасы. Последняя, правда, была не человеческой находкой: ее на свою беду обнаружили поселковые собаки, верные наши спутники, потом они несколько дней блевали и лежали стелькой в тенечке, как перебравшие накануне бражки мужики.
Говорят, на всех нынешних городских свалках орудует своя мафия, совершаются злодейские убийства, нерадивцы остаются навсегда под многометровой толщей того же мусора. Здесь якобы люди зарабатывают неплохие деньги, а главари разъезжают на дорогих машинах. В пору моего детства такого не было. Во всяком случае, мы, дети, знавшие график завоза мусора лучше расписания уроков, могли свободно разрывать любые кучи. Никто не препятствовал. Правда, с нами порой ковырялись в отходах какие-то грязные, заросшие волосами люди – тогда слова "бич" еще не существовало, хотя среди тех оборванцев попадались и "бывшие интеллигенты". Помню, как один из них, достав "нечто" из-под клочков бумаги и рассматривая "это" на свет, сказал другому: "Знаешь, дорогой Антуан, я думаю..."
Мы были следопытами, исследователями сора из избы, знатоками тайной жизни большого города. Даже нашего беглого взгляда на свежепривезенную кучу мусора оказывалось вполне достаточно, чтобы определить, откуда она: из какого магазина, завода, больницы, административного учреждения… Это был уже профессионализм. Нас интересовало все: и толстенные бухгалтерские отчеты, и битая посуда из ресторана, и красочные коробки из магазина "Парфюмерия". Понятно, что все наши находки едко пахли дымом, так как свалку периодически кто-нибудь да поджигал.
Кое-что из найденного мы относили домой, прятали от родительского взгляда по всяким дырам, но все равно большая часть наших находок оказывалась на помойке, за огородами. Эти помойки мы тоже обходили, даже чаще, чем свалку. Так вещи, выброшенные из одного дома, перекочевывали в другой. Наши отцы и матери очень удивлялись, обнаружив у соседей на столе выброшенную несколько лет назад треснувшую вазу. Если помойку сравнить с обычным магазином, то городская свалка была для нас чем-то вроде супермаркета.
* * *
Благодаря свалке среди поселковых детей получила необыкновенное развитие игра, названия которой я не знал тогда, неизвестно мне оно и поныне.
Из мусорных куч мы выуживали предметы сообразно духовно-практическим запросам и интересам каждого – кто-то подбирал книжки, у будущих механиков просто тряслись руки при виде каких-либо болтиков и гаечек, девчонки с визгом гонялись за фантиками от конфет. Но! Спичечные коробки собирали все, вернее, отрывали этикетки от них. Это точно. Потому как этикетка – это товар. Чем необычней, оригинальней изображение на ней, тем выше ее цена. Как скальп белого человека для дикарей, как банка с завертывающейся крышкой для садовода. Не нужна самому, продай соседу.
Коллекция хотя бы в полсотни этикеток, перетянутая резинкой для волос, имелась даже у самых отпетых зубрилок и отличников. Играли в этикетки на переменах и даже на уроках, ну и, конечно же, тут сам Бог велел, после школы.
Суть игры проста: положив этикетку на ладонь, ближе к запястью, надо было ударом пальцев о край стола запулить ее вперед. Если она, упав, накрывала собой какую-нибудь уже лежавшую на поверхности стола этикетку, то удар считался удачным. Этикетка – твоя. У каждого из игроков были любимые, "коронные" этикетки, на них, как на боевых самолетах, рисовались шариковой ручкой звезды, означающие число взятых в плен.
Проигравшиеся в хлам потом дневали на свалке, крутились возле винных магазинов в поисках брошенных коробков.
Возможно, эту игру я бы давно позабыл, как многие другие, если б не одна пикантная подробность, связанная с некоторыми ее правилами.
Иной раз прилетевшая этикетка накрывала другую лишь краешком, чуть-чуть, и тогда возникал спорный вопрос. Тот игрок, который считал, что его лежащая этикетка – незатронутая, кричал в лицо своему сопернику: "Целка!" "Нет, не целка!" Конфликт обычно разрешался следующим образом: владелец верхней этикетки прижимал ее по краю ногтем, а хозяин нижней пыхтел изо всех сил, пытаясь выдуть жертву из-под "сексуального агрессора".
В ту детскую пору я еще не знал, что значит слово "целка", но интуитивно подозревал, что за ним таится нечто из взрослого, тайно-стыдного… Будучи по своей природе поселковым интеллигентом, я никогда не матерился и не произносил неприличных слов, поэтому спорные вопросы в игре и вообще в жизни, там, где решает все жесткий напор и словесный эпатаж, часто проигрывал.
* * *
Шлак на Валегин Бор прекратили завозить где-то в конце семидесятых. Через несколько лет металлургическая свалка начала уютно зеленеть и хорошеть: по низу ее обошли развесистые лопухи репейника, призывные заросли крапивы, бело-желтого, пахнувшего бобами донника и наивно-розового (или –ой?) Ивана-да-Марьи. Полынь да лебеда, как самые оголтелые – без страха и упрека – сорняки, попёрли, естественно, выше. На верхней площадке меж двух уже поржавевших железнодорожных веток вырос лесок ползущих, каких-то душевно увечных березок. Потом прошел слух, что кто-то видел на горе – так теперь называли свалку - лисий выводок. У кого-то даже пропала целая курица. Правда, некоторые циники утверждали, что в ее исчезновении напрямую виновен наш пес-полулайка Тарзан, в очередной раз в состоянии осенней депрессии погасивший в себе мечту о Большой настоящей охоте. Легенда о рыжей воровке обросла еще несколькими подробностями, но дальнейшего развития в умах сельчан не получила. Возможно, у кумушки подросли детки, и все хвостатые сорвались за пруд, в глухой лес, а вернее всего, что свалочной лисы вообще не существовало...
Те страсти, которые когда-то кипели вокруг шлакоотвала, казалось, навсегда были забыты. Взрослые люди перестали его посещать, лишь дети. Летом они играли здесь в войнушку, прятались за шлаковыми глыбами, а зимой съезжали с вершины свалки на старых оцинкованных корытах.
Как-то, изучая историю золотодобычи на Урале, я обнаружил следующий факт: новое месторождение найти в нашем краю уже невозможно. Геологи, как ищейки, уже всю округу оббегали и обнюхали. Тем не менее, Урал добросовестно поставляет стране ежегодно не одну тонну золота. Откуда? Оттуда. Как говорят сами старатели, "спасибо дедушкам" – нынешние добытчики перемывают на третий и четвертый раз то, что выбрасывали в отвал в конце девятнадцатого века фартовые бородачи в бархатных портянках.
Так случилось и с нашей свалкой.
В конце двадцатого века, когда у всех нормальных россиян вдруг разом исчезли деньги, а по стране открылось несметное количество пунктов приема металлолома, наш изрядно подзабытый шлакоотвал, если можно так выразиться, пережил свое второе рождение. Местные жители и вообще какие-то левые, залетные люди едва ли не за месяц поделили меж собой территорию свалки и в поисках металла, черного и цветного, принялись ее перекапывать. Появились такие глубокие ходы, что "металлоискатели" вынуждены были ставить крепи по всем законам шахтерского искусства. Эти копатели не были бичами, зарабатывающими пару копеек на бутылку мутной бодяги или флакон настойки боярышника. "Божьих людей" прогнали со шлакоотвала после первых же тонн найденного металла. Теперь по вечерам и в выходные здесь копались те, кто отстоял днем смену у станка или отсидел за преподавательским столом в надежде получить зарплату за свой труд хотя бы через полгода. Приходили на свалку семьями, жены приносили своим чумазым мужьям и сыновьям обед в термосах, металл увозился машинами. Фартовые металлисты могли за неделю получить наличными месячную зарплату какого-нибудь сталевара. Особенно ценились проржавелые электродвигатели, рельсы.
Экскаваторщики и крановщики без долгих раздумий покидали стройки или водопроводные траншеи, едва в поле их зрения попадал перепачканный горелой землей нью-старатель, двумя-тремя жестами изображавший реальную перспективу срубить немного бабла.
Свалка стала напоминать объект стратегического назначения. Впрочем, это сравнение не совсем удачное для того лихого времени, потому как в ту пору с военных баз и полигонов исчезало все, начиная с тушенки и гранат, которые можно унести в карманах шинели, и заканчивая тем, что само ползало или летало. А на шлакоотвале такого воровства не было. Что ты – шалишь! Стоило какому-нибудь постороннему человеку появиться поблизости, из норок тут же, как суслики, выскакивали мужички с каелками и совсем не дружелюбными взглядами сопровождали чужака, пока он не покидал свалку.
Бывший шлакоотвал разрабатывался со всех сторон в течение нескольких лет. А после того, как был собран весь поверхностный металл, про свалку вновь стали понемногу забывать. Гора, пережившая глубокий стресс, постарела, осела, как сугроб весной, и расползлась.
Какое-то время ее не тревожили, пока в стране не наступил новый период – относительного благополучия. Вершину горы – там, где якобы жила когда-то лиса с выводком, – разровняли бульдозерами и начали строить гаражи...
Теперь, возвращаясь поздно вечером домой, проезжаю на маршрутке мимо Валежки, на которой давно уже не живу. Невольно я высматриваю в темноте светящуюся огнями свалку моего детства. Мне грустно.
Борис ТЕЛКОВ.
Литература: Газета "Тагильский вариант" №1(96) от 17.01.2013.