Из записок геолога
Много профессий интересных и увлекательных, но нет таких, где не было бы трудностей и невзгод, иначе говоря, в каждой работе есть мед и яд. И если применить это к специальности геолога-разведчика, то в ней не так уж много меда, как принято считать. Но зато этот мед естественный, натуральный и с таким ароматом, что отведавшему его все остальное покажется суррогатом.
Более чем за треть века работы, пожалуй, наибольшее количество яда пришлось вкусить в юности. Первые шаги на этом пути были сделаны в 1931 и 1932 годах на Урале, во время летней практики. Тогда я учился в Алапаевском геолого-разведочном техникуме. А в 1933 году учение было закончено, и началась работа на Колыме.
За четыре года, с 1931 по 1934-й, пришлось поработать в ковыльных степях и горах Урала, на побережье Охотского моря и в глуши колымской тайги.
В степях Южного Урала (1931 год).
Первая практика проходила в Полтавской партии Магнитогорской геологоразведочной базы. Занимались поисками и разведкой месторождений хромистого железняка. В один из рабочих дней поздно вечером пришли на геологоразведочную базу, которой подчинялась наша партия. Ночевали в отведенной нам палатке.
Ранним утром я проснулся от непривычного для слуха чиканья и непонятных шлепков по крыше нашей палатки. Вышел наружу.
Бронзовый от наследственного загара мужчина с раскосыми глазами длинной вицей понукал верблюда, заставляя его тащить дальше металлическую балку. Верблюд же в ответ плевался, изрыгая комки слизи во все стороны, в том числе и на нашу палатку. Тут же рядом как-то лениво, но безостановочно волы тянули арбу с тавровыми балками. И, казалось, печальные глаза запряженных волов осуждающе смотрят на уросливого верблюда.
Невдалеке тарахтел "Фордзон", а буровой станок "Кинстон" кланялся своей рамой, отбивая монотонные металлические звуки. Чуть подальше щетина металлических конструкций и деревянных надстроек, Вдали квадраты ослепительно белых коттеджей "Америка". Так в народе называли поселок, где жила группа иностранцев, участвовавших в строительстве Магнитогорского металлургического завода.
Это были будни рождающегося Магнитогорска. А крупицы труда разведчиков, овеществленные в открытых запасах хромовых руд, облагородили магнитогорскую сталь.
Там, где теперь Качканар (1932 год)
Маленький паровозик с несколькими вагонами, тяжело пыхтя, медленно поднимался в гору, не дотянув до гребня несколько метров, он останавливался, издавал свисток и медленно пятился назад. Пассажиры, особенно помоложе, соскакивали со ступеней вагонов и, срывая находу ягоды, двигались к гребню.
Между тем паровоз, попятившись, набирает скорость и с нескольких попыток берет высоту, останавливаясь на противоположном склоне. По свистку пассажиры быстро заскакивают в вагоны. А паровоз, преодолев очередную горку, опять пятился назад, чтоб затем разбежаться.
Наконец, поселок Ис – один из центров добычи платины. Дальше пешком до старательского поселка Валерьяновского, где расположена база геологоразведочной партии, куда я направлен на геологическую практику.
Задача партии: "Перспективная оценка рудоносности массива как резервной базы металлургических заводов".
Обычная будничная работа геологов. Описывали геологические колонки проходимых выработок, брали с каждого метра пробы на железо. Описывали и брали пробы со штабелей руды, оставшихся от дореволюционных разведок, когда этой дачей владел граф Шувалов.
А вот обстановка вокруг работ необычна. Невиданное ни ранее, ни после обилие брусники и дичи. Набрать ведро брусники после работы по склонам горы не представляло большого труда. Подстрелить пару рябчиков, идя на работу или домой, также было просто.
Сейчас на этих заповедных местах огромные карьеры, обогатительная фабрика и город горняков и обогатителей – Качканар.
Руда Качканара непрерывно эшелонами поступает на Нижнетагильский металлургический комбинат. Электричка и автобусы связывают молодой город со Свердловском и Нижним Тагилом.
Многим людям кажется, что так было всегда.
На побережье Охотского моря (1933 год)
Пароход "Волховстрой" отчаливает от Владивостокского порта. Креме ящиков, рогожных кулей и тюков, в его утробе несколько сот пассажиров, в том числе восемь выпускников Алапаевского геологоразведочного техникума.
Для нас, молодых уральских пареньков, ощущение географии в натуре интересно и необычно. Ив залива Петра Великого выходим на просторы Японского моря. Вскоре пролив Лаперуза, где справа – очертания страны восходящего солнца, слева – остров Сахалин. И вот мы в водах Охотского моря.
Знать из книг по географии или из рассказов, что земля круглая, киты выпускают фонтаны воды, а дельфины и касатки сопровождают и перегоняют пароходы и еще многое и многое другое – все это совсем несравнимо с увиденным своими глазами.
При подходе к бухте Нагаево разразился шторм, и наш пароход ночью врезался в песчаную косу побережья. Только дождавшись прилива и с помощью подошедших вспомогательных судов, пароход снялся с мели.
Разгрузка и высадка началась в 1–1, 5 км от берега. Порта не было. Перебирались на берег лодками.
Поселок Магадан, находящийся примерно в двух километрах от бухты – скопище групп разнообразных по размерам и фасонам палаток, да несколько сборных деревянных домов. У каждой палатки, дома – ящики, кули, бочонки. Народа довольно много, в большинстве группами по 10-15 человек стоят или сидят на баулах. Похоже, одни только приехали и озираются по сторонам, другие ожидают команды двинуться дальше: на прииски, рыбные промыслы или строительство дороги. Бросается в глаза полное отсутствие женщин и детей и преобладание молодежи.
На другой день нам объяснили, что обычно транспортировка людей на прииски производится сплавом по реке Бохапча – притоке Колымы. Но сезон сплава прошел, а зимний путь не установился, поэтому многим придется пока работать не по специальности.
Я был назначен в производственный отдел первого дорстройрайона. Моя задача – изыскание подручных строительных материалов вдоль намеченной автотрассы Нагаево – Колыма.
Сейчас город Магадан – областной центр, от него отходят первоклассные шоссейные дороги на Якутск, Колыму по побережью. А Нагаево – современный большой морской порт.
Рыбалка.
В мои служебные обязанности геолога производственно-технического отдела Дорстройрайона входило и систематическое наблюдение за дебитом воды рек и ложков, пересекающих трассу строящейся автодороги Магадан – Колыма. Мой участок ограничивался отрезком трассы в 10–30 км от Магадана. Резиденция была на Командировке–20. Командировками назывались населенные пункты по трассе, а число указывало расстояние в километрах от Магадана.
При очередном замере дебита воды в одной из речек, впадающих в Охотское море, я был изумлен множеством теней, скользящих по дну. Оказалось, что наступила пора нереста лососевых. Кета громадными стаями устремлялась из моря в места нереста, чтобы повторить участь предков – отложить икру, а самим превратиться в пищу для мальков, вылупившихся из икры.
Как все продумано природой! Ценой самоуничтожения давать жизнь и пищу своему потомству.
Мы с Васей Булычевым, товарищем по техникуму, сделали нечто вроде остроги и стали ловить рыбу. (Кстати, Вася проработал на Колыме 40 лет. Мы и сейчас держим связь.)
Обычно ловили двух-трех покрупнее, выдавливали из них икру (малосольная кетовая икра – непревзойденный деликатес), а остальное бросали в реку или отдавали в столовую. Дело в том, что в столовой всегда была жареная рыба по потребности, как сейчас винегрет в санаториях или домах отдыха. Сейчас это может восприниматься как злостное браконьерство. Тогда же классифицировалось как приспособление к обстановке, как самообеспечение дарами природы, которое даже поощрялось.
Можно вспомнить в связи с этим, что во время посещений поисково-разведочных линий по долине р. Хаттынах я по пути настреливал до десятка белых куропаток за день, и, как правило, один выстрел из мелкокалиберной винтовки – это куропатка, пять выстрелов – пять куропаток.
Это было летом 1933-1934гг. – в первые годы освоения края.
Бросок в тайгу
Прошла молва, что вышло постановление, подписанное Сталиным, о недопустимости использования молодых специалистов не по квалификации.
Имея мечту работать на поисках золота, мы с Васей Булычевым подали заявления в дирекцию Дальстроя с просьбой о направлении нас на прииски.
И вот нас обоих включили в группу Лосева, знатока и ветерана колымской тайги, очень красивого и высокого усача. Нашей группе предстояло пройти пешком (тогда говорили 600 км, но, видимо, меньше) за 17-18 дней до правобережья реки Колымы. Накануне выхода руководитель проинформировал о режиме в пути и правилах поведения, подчеркнув при этом, что группа комплектуется исключительно из добровольцев. В пути не будет ни одного населенного пункта, ночевать придется на открытом воздухе, а в горах выпал снег. На каждую пару работников будет выделена одна вьючная лошадь для перевозки продуктов питания, инструмента и фуража для лошади. Личный багаж не должен превышать 2 кг. Пусть скажет: "Готов к выходу", – только тот, кто уверен в своих силах.
В середине сентября 1933 года группа человек семь-десять, может, и больше, гуськом, растянувшись на полкилометра, двинулась по таежным тропам на север к реке Колыме. Впереди вожак Лосев и двое проводников из аборигенов.
Сказать, что шли по таежным тропам, нельзя. Видимо, шли по ориентирам, известным впереди идущим, то подымались вверх по долине, а затем по водоразделу, спускались вниз, то опять вверх. Ночевали каждый раз у зимовья – низкой, обычно уже старой избушки. Между прочим, в каждой избушке всегда были соль, спички, иногда и подвезенные к потолку галеты, всегда топор, нередко и пила.'
Характерной особенностью этой дороги на север было множество скелетов лошадей, собак, оленей, встречающихся по сторонам нашего маршрута, а особенно вблизи зимовья. Иногда в пути встречались одинокие чумы тунгусов с бродящими вокруг небольшими стадами оленей, настороженно смотрящими на пришельцев.
Редко и всегда только с разрешения руководителя заходили к тунгусам, а, вернее, забегали, поскольку группа не замедляла движения, и нужно было догонять. Бросалось в глаза своеобразие быта тунгусов, вернее, даже допотопность его. Посреди чума костер. Дым выходит в верхнее отверстие чума. По сторонам от очага разбросаны шкуры оленей, собак, на которых полулежа–полусидя размещены пять-шесть человек в меховой одежде, обычно в созерцательных позах. Приветствует и отвечает на вопросы на ломаном русском языке обычно глава семьи. Остальные с любопытством рассматривают тебя, а ребятишки прячутся на спину матери. Но стоит только вынуть папиросы, как все, в том числе трех-пяти-годовалые дети, со словами "спасибо" опустошают портсигар. После этого становятся более оживленными и обязательно спросят: "Соска – спирт есть?"
В те времена, да, видимо, до этого, спирт часто был в стограммовых флаконах. И тунгусы стограммовые флаконы называли "соской". За спирт тунгус мог отдать все. И в начале пребывания на Колыме нас официально предупредили, что использование в корыстных целях дружелюбия и гостеприимства местного населения наказывается как тяжкое уголовное преступление.
К концу пути начали отпочковываться небольшие группы. Пожалуй, самая большая группа прибыла в местечко Утиное – центр Утинского горнопромышленного района.
Утиное – довольно крупный по тем масштабам населенный пункт с числом жителей 400-500 чел. Строения одноэтажные, низкие, зимой более чем наполовину засыпанные снегом, пожалуй, в большинстве своем старой постройки. Говорили, что ранее здесь была фактория, принимали пушнину от местного населения.
На Утином я работал в геологоразведочном бюро, знал о содержании золота на всех месторождениях, и не мог не восхищаться богатством этого края. Сейчас эти места неузнаваемы. Там, где проходили таежные тропы, сейчас шоссейные дороги, где были зимовья – благоустроенные поселки. Где проходили в вечной мерзлоте разведочные выработки, там добыты тонны золота.
Первый наставник
В старом зимовье по Большому Ат–Юряху, левому притоку р. Колымы, встретили мы начало 1934 года. Мы – это старший горный смотритель разведок на золотые россыпи Алексей Николаевич Успенский и я, горный смотритель.
Алексей Николаевич был почти двухметрового роста, с добродушным характером, с громадными усами и густой бородой, только огненно-рыжий. С беспрестанно попыхивающей трубкой, с которой он не расставался даже во время утренней и вечерней еды с неизменным наваристым горячим чаем. Сравнительно еще молодой таежный поисковик и разведчик золота, закоренелый холостяк, кроме табака и чая, был также не равнодушен к спирту. Выпивал он понемногу: "для аппетита", "с устатку", "по случаю хаврюлек". На работе пьяный не бывал, а дома принять мерку спирта очень любил.
Долгие годы Алексей Николаевич работал с Билибиным и другими знаменитыми поисковиками по Зее, Алдану и в других золотоносных районах Сибири. Только такой, фанатично влюбленный в свое дело, мог десятилетиями преодолевать трудности работы и жизни в таежных условиях. Золото для Алексея Николаевича – священный и одухотворенный предмет.
На промывке получена проба с особо высоким содержанием золота или встречен золотой самородок. По его особенно радостному лицу, по особенно бравой походке можно было легко заключить об удаче: придет с добрейшей, довольнейшей улыбкой, выложит из сумки сверток с самородками золота и скажет: "Посмотри, Паша, какая "хаврюлька" – совершенная красота! Бока закруглены, а не отшлифованы, значит, недалеко от родного дома ускакала. Вот с одной стороны даже включения видны. Значит, моложавая, не успела освободиться от этих самых рудиментов. Определенно повыше золото есть, а, может, и само родительское начало. Но вот ты заметь: повыше-то, по долине, золото светлое. Значит, и с увалов его натягивало.
Хороши места здесь! Везде искать есть резон, и везде находить возможно. Важно, однако, чтоб человек был фартовый.
Вот попомнишь меня, Паша. Весной пойдешь за те горы – хорошее золото найдешь. Знаешь, с крупным золотом как-то интересней. А с золотой мелочью, хоть ее и много, все равно не так душа радуется. С "хаврюльками" совсем другое настроение.
Приходилось мне бывать в кабаках, заезжих дворах и ресторанах Якутска, Владивостока и Благовещенска при царе и нашем режиме. И понимаешь, Паша, самое большое удовольствие, когда тебя с фартом поздравляют".
Так между делом опытный поисковик-разведчик, не имевший образования, но прошедший большую школу жизни и работы в специфических условиях тайги, делился обширными своими познаниями. Он вселял уверенность в успех, готовя к предстоящим поисковым работам.
В 17-ю годовщину Великого Октября мне вручили грамоту "Ударнику – герою второго года второй пятилетки". Поздравили с открытием богатейшего месторождения россыпного золота – хаттынахского, впоследствии получившего мировую известность. Вот тогда я вполне понял слова Алексея Николаевича Успенского, что значит получить поздравление с открытием месторождения: на самом деле, очень большое удовольствие, – почувствовать свою личную причастность к делу, принесшему большую пользу стране и народу.
Из книги геолога Раковского "Колыма золотая" известно, что А.Н. Успенский в 1935-1936 годах участвовал в поисках золота севернее Хаттынаха. Наверняка, ему подфартило! Не могло быть иначе. Потому что поиски золота для него были страстью, целью и смыслом жизни. Но мне очень неприятно, что Алексей Николаевич в упомянутой книге показан несколько комически. Он был добряк, фанатик – истинный таежный золотоискатель! Но разве это комично, а не достойно уважения?
В глуши Колымского края
В конце 1933 года, по моей настоятельной просьбе, меня перевели непосредственно на разведочные работы и назначили горным смотрителем разведок по Малому Ат–Юряху (левобережье р. Колымы).
Весной по рекомендации начальника геолого–разведочного бюро назначен начальником хаттынахского поискового отряда, которому поручалась перспективная оценка золотоносности до––, личы реки Хаттынах и его притоков. Первые пробы по руслу реки и с расчисток обнажений дали обнадеживающие результат–ы. Решил двумя поисковыми шурфами пересечь долину, после этого стало ясно, что имеем дело с богатейшим месторождением россыпного золота.
Должен признать, что освоению Колымы в тот период была присуща завидная оперативность и мобильность действий.
После получения положительных результатов по двум линиям сразу стали прибывать пополнения рабочей силы, а с установлением санного пути – транспорт, за транспортом – продукты и инструмент. Нужно учесть, что транспорт того времени – это собаки, олени, вьючные лошади. Проходка же шурфов в условиях вечной мерзлоты – исключительно трудоемкое дело. Сколько сил требуется только на "пожог", то есть на оттаивание грунта теплом костра.
И все-таки в мае-июне 1934 года, прибыв с группой в несколько десятков человек, я поставил первую палатку в первозданной глуши, где до нас, возможно, не ступала нога человека. В июле было создано первое зимовье. К сентябрю уже стояло полдюжины бараков, а к новому 1935 году вырос поселок, названный именем Водопьянова.
Уезжая в июне 1935 года в отпуск, я оставил поселок как центр вновь организованного Хаттынахского горнопромышленного района. А по долине р. Хаттынах начались на громадной площади вскрышные работы.
В шестидесятых годах, просматривая старые журналы "Колыма", встретил статью, в которой было сказано: "Колыма – валютный цех нашей страны. Ее месторождения в свое время позволили удвоить золотодобычу. Такие уникальные месторождения, имеющие мировую известность, как Хаттынахское, сыграли в этом большую роль.
Пожар (1934 год)
Солнце уже несколько дней стояло в зените. Воздух как оцепенел – ни малейшего движения. Стояли жаркие и душные дни.
Глубоко врезанная долина реки Хаттынах постепенно заполнялась едким дымом. У меня потекла кровь из носа. Рыба выбрасывалась из воды на берег. Где-то свирепствовал таежный пожар и, судя по все увеличивающейся густоте дыма, подходил к нам.
Но откуда? Где искать спасение? Ведь олений мох ягель и стланик горят, как порох. При безветрии немудрено всем задохнуться. На десять километров вокруг – безмолвная тайга. Ждать помощи и совета неоткуда. Надежда только на себя.
Нужно было не допустить паники, не дать повода людям выйти из-под контроля, спасти продукты питания и документы. Решающее слово принадлежало только мне, двадцатилетнему начальнику отряда, годному в сыновья любому из нескольких десятков растерявшихся людей, обязанных по закону подчиняться мне. И нужно было (о, это не так легко!) ни одним движением, словом, взглядом и интонацией не показать даже намека на неуверенность в своих действиях. И я, словно бывал десятки раз в таких ситуациях, непререкаемым голосом командовал: "Кладовщику – немедленно подготовить к выдаче на каждого по банке тушенки и килограмму сухарей. Отдельно подготовить "НЗ" из расчета на трое суток.
Злобину – взять пять человек и подготовить настил над рекой.
Петрову – взять пять человек и подтаскивать продукты к речке, а когда будет готов настил, складировать продукты на него вместе с бригадой Злобина.
Иванову – с двумя рабочими подготовить брезенты, намочить их водой и накрыть продукты на настиле.
Осипову и Сыромятиикову – взять железный ящик с документами и быть при мне.
Остальным разбирать палатки, вымочить их и складировать на продукты.
Быстро! – Правым локтем ощупывая кобуру, я был готов применить оружие, если бы заметил невыполнение моих команд.
Некоторые фамилии могли быть другими (кроме Злобина – студента института, который получил десять лет за излишнюю любовь к золоту уже после этого случая) , – но за точность команд ручаюсь. Такое не забывается!
Мы возвращались на прежнее место через двое-трое суток. Кругом зола и пепел. Кое-где дымились старые пни. До чего ни дотронешься, все издает противный звук – скрип или скрежет. Сами походили на неопрятных трубочистов. В заводях реки и по берегам ее белели тушки рыбы, распространяя неприятный запах.
Основополагающим принципом жизни на Колыме было: Надо! Во что бы то ни стало – надо! А этот принцип не допускает скидок ни на что... Работа продолжалась в прежнем темпе.
* * *
Если меня спросят, чем запомнилась Колыма, то я отвечу так.
Главное и определяющее, чем запомнилась Колыма – это выступающее рельефно, вдохновляющее чувство личной причастности к делам и свершениям моей страны.
Это чувство сопутствовало мне всю жизнь.
П.В. Серов