Рубрику ведет В.А. Чугунов
Николай Маркин. Стихи
Николай Матвеевич Маркин родился 17 декабря 1920 года на Урале в деревне Бабиново Алапаевского района, в крестьянской семье. Семья была большой – четыре брата и четыре сестры.
Закончив в Нижнем Тагиле, куда в 1931 году переехала семья, семилетку, поступил учиться в Свердловский архитектурный техникум. Но из-за крайне тяжелого материального положения в семье, после третьего курса перешел в 1939 году на заочное отделение Свердловского Педагогического института, избрав специальность русский язык и литература.
В этом же году начал работать в качестве учителя в Нижних Серьгах, откуда в январе 1940 года был призван на действительную военную службу, которую проходил вначале в Закавказском военном округе.
С июня 1942 года до конца войны – на фронте. Воевал в составе 4-й гвардейской дивизии артиллерийским разведчиком и помощником командира взвода противотанковых ружей. Участник Сталинградской битвы. Прошел от Калача-на-Дону до предгорий Альп. Принимал участие в освобождении Днепропетровска, Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии. День Победы встретил под Веной.
Дважды был ранен. Второе ранение в Будапеште – в голову, тяжелое, сделавшее его инвалидом I группы.
Награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, восемью медалями, в т.ч. двумя "За отвагу".
Демобилизовавшись в 1946 году, окончил учительский институт в Нижнем Тагиле и работал до ухода в 1983 году на пенсию учителем русского языка, литературы и черчения в школах Нижнего Тагила.
- "Первая моя публикация в "Тагильском рабочем" – вспоминал Николай Матвеевич, - относится к 1946 году. Это была заметка на темы дня. А спустя два года здесь же опубликовано мое первое стихотворение". Старейший член городского литературного объединения при газете "Тагильский рабочий". Печатался в журналах "Наш современник", "Урал", альманахе "Истоки" и других. Соавтор многих коллективных поэтических сборников, в т.ч. "Суровая память", "Гроздья рябины", "Пейзаж по памяти" и др. Автор книги стихов "Горная родина" (1960).
Умер 21 февраля 1990 г.
| СОЛДАТСКИЙ КУРС В Чебаркуле и Кунгуре, не кудлат и не кургуз, я по всей номенклатуре проходил солдатский курс. От подъема до отбоя – не просили: рад, не рад – не давали нам покоя старшина и сам комбат. Не дарованно, не просто доставались хлеб да соль, не одну содрал коросту, не одну набил мозоль. Но зато вдали от дома, не забыв родной дымок да напутствий военкома, набирал силенок впрок. И терпенья, и уменья, чтобы с совестью в ладу на посту и на ученьях не последним быть в ряду. Знал от "А" до "Я" уставы, духом креп день ото дня... И могла уже держава положиться на меня. А земля вставала дыбом под горячим ливнем пуль... О, спасибо вам, спасибо, и Кунгур, и Чебаркуль!
ИЮНЬ СОРОК ПЕРВОГО В мягких травах в зыбком свете, где прошлись вчера дожди, медуницей дремлет лето у России на груди. Небо синькой голубится, тает трепетно заря. Пролетела тихо птица и, наверное, не зря. Чутко дремлют кони стоя на росистом берегу. Фыркнул трактор за рекою: мол, держите – убегу! Месяц пряником медовым растворился в вышине... Бабы спят, еще не вдовы. Спят герани на окне. Темень прячется в канавы, мирный день встает окрест... Но уже – в огне заставы, и на подвиг поднят Брест...
ФРОНТОВАЯ БАЛЛАДА А нас на фронт оркестр не провожал, - грузились спешно маршевые роты. Холодный переполненный вокзал недобрых сводок слушал артналеты. И в звездные немые небеса врывались с напряженных перегонов горячих паровозов голоса, набатный гром тяжелых эшелонов. Потом уже мы стыли на снегу, одолевали реки и болота, чтобы жилось невесело врагу на всех фронтах, на всех его высотах. На равных утоляли месть и боль, фронты катили грозным гулким валом. И осыпалась с гимнастерок соль. И с ног валила смертная усталость. Но верили в затишье и в бою, что мы дойдем до мутной речки Шпрее, в последнем самом отгорев бою, и бросим их штандарты к Мавзолею.
НА ПОСТУ Ни собачьего лая, ни огня на версту. Тишина фронтовая. Я стою на посту. Ночь, как чуткий сохатый, ловит шорох и хруст. Под окошком у хаты – сиреневый куст. Будто шепчет мне в уши, молодой да густой: - Выйди, Ваня-Ванюша, да хоть рядом постой. И к двери – полосою холст луны на полу... Но в чехле за спиною знамя в красном углу. Я в почетном наряде – и спокойна рука на холодном прикладе возле стяга полка. А как ночи безгласной отступиться от хат, - дальнобойный, фугасный ахнул рядом снаряд. ... И затихло. Ни боя, ни бомбежки в тот день. Но погибла, как воин, под окошком сирень. |
СТАРОЕ ФОТО Приходит однажды такая охота, когда вечерком пребываешь один, взглянуть на себя с моментального фото, взглянуть на товарищей ратных годин. С полгода еще нам идти оставалось – при той закавыке, что будешь живой – тебе, барнаульский чалдон Расковалов, тебе, добрый хлопец Петро Садовой. Сидим на скамейке без всякого форсу, не зная на грош, что нас ждет впереди. Открытые лица. Короткие волосы. И знаки гвардейские на груди... Потом мы не раз попадем в переплеты и голос сорвем в перепадах атак. И мало останется как-то от роты, и с юностью, кажется, дело табак. Вскипим всей наличной славянскою кровью и вырвем победу в жестоком броске. И сдвинет комбат наш белесые брови и что-то запишет на мятом листке... А где-то за Веной, итожа потери, последнему пленному рявкнем "Капут!", в упор посмотрев как на лютого зверя. И вдруг улыбнемся: - Закончен маршрут Бывает однажды такая охота – взглянуть на солдатское старое фото.
В ПОЕЗДЕ Я подъезжал к Великим Лукам... И сразу в памяти воскрес метелью взрытый, будто плугом, глухой проселок через лес. А мы идем походным строем, ступая слепо, наугад, еще не видевшие боя Как привидения, как черти, бредем на всполохи ракет, навстречу смерти, иль бессмертья, или - чего и в думах нет. А бой начался с артналета чужой, противной стороны. И поредели сразу роты в тот первый час моей войны. В тот первый день, что в поле маков, алело крови на снегу. Когда отбили три атаки, не дав продвинуться врагу... Стучал вагон, в белесой рани теплел в окне зари накал. Шлагбаум знаком восклицанья за нашим поездом вставал. Водила память, как по кругу, на взлет тяжелая уже... Я подъезжал к Великим Лукам с великой болью на душе.
* * * Так у нас повелось в артразведке дружба воинская крепка - по обычаю добрых предков есть из общего котелка. В пять охочих солдатских ложек под приглушенный говорок, соблюдая черед положенный, опоражнивали котелок. Курский парень, из самых ловких, заскребал, что ни есть, со дна: - Хороша, ребята, перловка! Да не худо б еще пшена!.. А потом сухари жевали - ныне дедушки и отцы. И позвякивали медали, что далекие бубенцы... Подрубив лиходеев в комле, мы полмира спасли от зол. Потому-то поныне помню тот обычай, садясь за стол. Потому-то поныне верю: наша сила и тем крепка - коль беда постучится в двери, - пьем из общего котелка. Делим поровну злую долю и не ищем судьбы другой, - на своем Куликовой поле, под своею курской дугой.
* * * Брату Александру Седеет земля, будто в старость, зимой метелит простуженным голосом... А мы не дошли тогда по прямой всего на бросок до Полоцка. И снег неглубок, и морозец втерпеж, и ветер подбадривал с фланга. Но разве знаешь, где упадешь и сердце забьется подранком?. . Когда же отмаялись в госпиталях – нет доли солдатской горше!- ушли наши роты в другие края, и нас развело под Оршей. Седеем вовсю на глазах у родни. Но так ли дела наши плохи? И внуков, и внучек в хорошие дни рожают хорошие снохи. Не жарко им летом, не студно зимой, а лица светлы и справны. По выправке бабьей, по сути самой – российской земли Ярославны. А все же бывает, как ни держись, - собьется с дороги ли, с голоса... Такая она, не парадная жизнь. А надо дойти бы до Полоцка.
В МАЕ 45-го С души, что камень, горе-лихо вдруг как бы в пропасть сорвалось... И где-то сеяли гречиху, и где-то сеяли овес. А здесь металась по задворкам войны коричневая тень. Но пахло русскою махоркой у кирх альпийских деревень. Валялись вражеские каски – разбитых армий атрибут. А их хозяева с опаской свое талдычили "капут". Но сердце колоколом било, еще не слышное вчера. И парни Орска и Тагила глаз не смыкали до утра. Блестели в сумраке медали, дымились дали, что корье... А мы и жизни не видали, мы только бились за нее. |
