Моим дорогим внучкам

Полине, Ксении, Марии

посвящаю.

Лилькина война

Повесть

Журнальный вариант

От автора

    Мы – дети войны. Она, кровавой полосой прошедшая по жизни моего поколения и разделившая время на до и - после войны, живет в каждом из нас. Но переживших и помнящих Великую Отечественную, становится все меньше и меньше.

    Мои мысли переполнены воспоминаниями о том времени, и не только своими, но воспоминаниями моих родных и друзей, моих знакомых, сослуживцев и соседей. Воспоминаниями, которые я слышала случайно - в очередях, в трамвае, в поликлиниках и больницах, или просто – на улице.

    И я подумала и решила, что имею право написать о том времени. Ведь война проходила и на украинской земле, где я родилась, где прошло мое короткое счастливое и несчастливое детство, где похоронены мои многие предки.

    Некоторых из нас нашим матерям удалось увезти и, таким образом, мы избежали участи быть убитыми или угнанными в Германию. Но и в глубоком тылу война настигла нас и обрушилась на наших матерей и на нас, малолеток, голодом, холодом, бездомьем.

    Вначале хотелось описать всё только документально. Так у меня не получилось. Но прообразами героев этой повести являются реальные люди, которые мне встречались на жизненном пути. Их имена и фамилии вымышлены.

Часть первая

    "...По Западной Европе разгорелась война,

    которая грозит и нам, Советскому Союзу.

    Только наша Красная Армия

    находится в нейтралитете,

    а если попытаются напасть на нас,

    то мы дадим сокрушительный отпор".

    (Из письма рядового Красной Армии от 21.04.41 г.)

    "…Двадцать второго июня,

    Ровно в четыре часа,

    Киев бомбили, нам объявили,

    Что началася война…"

    (Народная песня)

Старый двор

    Поезд остановился, и Лиля из окна вагона увидела свою бабушку. Софья Адамовна стояла на перроне худенькая, и всё ещё по-девичьи стройная, в туфлях на венском каблуке, в неизменном строгом костюме, в летней шляпке, видавшей виды и ажурных перчатках, скрывавших её искорёженные ревматизмом пальцы. Она растерянно следила за толпой, заполняющей перрон и глазами, под толстыми стёклами очков, искала детей и внуков. И радостно заулыбалась, увидев зятя с двумя огромными чемоданами и Лилю с Митей, направляющихся к ней. Последней из спального вагона вышла Сашенька с грудным Андрюшей на руках. Так Дмитрий Дмитриевич Саенко в начале июня 1941 года привёз в Киев к тёще на лето детей и жену.

    Деревянный одноэтажный дом с мезонином, где жила Софья Адамовна, располагался в большом и запущенном яблонево-вишнёвом саду. Когда-то и дом, и сад принадлежали одному хозяину. После Октябрьской революции тот исчез. Со временем здесь поселились новые жильцы, в каждой комнате – семья. Появились пристройки с отдельными входами. И в доме стало проживать так много людей, что он напоминал улей.

    Клумбы под окнами с цветущими настурцией и бархотками, кусты сирени, акации и жасмина, шпалеры дикого винограда по стенам, приторный запах метеолы по ночам; шум и гам от играющих ребятишек и перекликающихся соседок (в доме не было тайн); украинская речь с вплетающимися в неё русскими, еврейскими и польскими словами - всё это создавало колорит рабочей окраины большого южного города.

    Многие жители дома спали летом во дворе, на площадке под каштанами: кто - на деревянной раскладушке с натянутым холстом, кто - в гамаке, кто - на зелёной траве. Матери укладывали детей, те капризничали, не хотели ложиться, слышались угрозы и шлепки. Иногда какая-нибудь соседка кричала старухе, которую опекал весь дом: "Моисеевна, а Вы перекипятили борщ? Перекипятите, а то прокиснет!". И Моисеевна, старая и грузная, долго прочищала иголкой форсунку примуса, разжигая его. К тому времени, когда закипал борщ, наступала долгожданная прохлада. Легкий ветерок пробегал по листьям каштанов и орехового дерева, храпели мужчины, разговаривали и смеялись во сне дети.

    Та ночь началась точно так же. Но перед рассветом от какого-то зловещего и нарастающего гула, проснулись матери. В посветлевшем небе летели строем самолёты с крестами на крыльях, где-то в районе Корчеватого послышались взрывы, и самолёты, опять-таки строем улетели на запад.

    -Это война, - сказала Моисеевна и заплакала. Её единственный внук Володя, интеллигентный мальчик, лучший шахматист двора, родители которого бесследно исчезли в 1937 году, служил в армии.

    Так в Киеве и застала семью Саенко война. В первые дни ушёл на фронт Дмитрий Дмитриевич. Он просил тёщу не оставлять его семью и быть всегда вместе с ней.

    -Софья Адамовна, Сашеньке не справиться без Вас, никуда не отпускайте их одних, – говорил он, прощаясь, обнимая своими большими руками детей и Сашеньку, прильнувшую к нему с Андрюшей на руках.

    Он ушёл, а Александра Андреевна не смогла проводить мужа – она боялась, даже на короткое время, разлучиться с детьми. В эти дни Киев особенно сильно бомбили.

    Война все больше напоминала о себе. Вблизи их двора вырыли траншеи, поставили зенитные батареи, на земле лежали серебристые аэростаты, вечером их поднимали в воздух, и они там плавали, похожие на большие, толстые колбасы. Постоянно слышались разрывы бомб, совсем рядом ухали зенитки. От перекрещивающихся в ночном небе лучей прожекторов и разноцветных ракет было светло, как днём. И люди не могли спать...

    Земля горела и стонали люди,

    Враги бомбили наш родимый дом.

    От зарева пожаров и пальбы орудий

    Светло ставало ночью, словно днём.

    Немцы стремительно наступали. И семья Саенко решила эвакуироваться. Они предлагали и Ревекке Моисеевне уехать вместе с ними, но та отказывалась.

    -Я буду вам обузой. Ничего мне немцы не сделают, кому нужна больная старуха? – говорила она Софье Адамовне, растирая свои отекшие ноги. – А Вы, Софочка, не оставляйте дочь и внуков, поезжайте с ними. Им нельзя оставаться, ведь Митя партийный. А я присмотрю за Вашей комнатой, буду вытирать пыль и поливать цветы. Война скоро кончится и вы все вернётесь.

    Разве могла предвидеть больная, старая женщина, что её, осенью 1941 года, вместе с другими немощными стариками, женщинами и детьми, прогонят через весь Киев на расстрел в урочище "Бабий Яр" и там, убитых и раненых закопают в большой общей могиле. И ещё долго над этой могилой будет шевелиться земля.

    Каждое утро Саенки и Софья Адамовна с узлами брели на вокзал, в надежде уехать. Но шедшие на восток поезда были нагружены станками и различным оборудованием эвакуируемых заводов. В нескольких же пассажирских вагонах и теплушках ехали работники этих предприятий и их семьи. Случалось и такое. К платформе подавали пассажирский поезд с несколькими товарными вагонами. Хорошо одетые женщины и дети, сопровождаемые носильщиками со множеством чемоданов и баулов, занимали места в купейных вагонах. Товарные – же загружались разной мебелью: диванами, буфетами, пианино. "Сливки общества", - с усмешкой сказала красивая высокая дама. Она тоже не могла уехать. Лиля давно приметила эту женщину - у неё на руке красовался модный браслет-змейка. Глазки у змейки были сделаны из зелёных, сверкающих камешков. Девочке была непонятна фраза "сливки общества". Она плохо знала русский язык, а на украинском "сливки" - это то, что сливают – помои. Почему же этих людей дама с браслетом назвала помоями? И когда спросила об этом маму, Александра Андреевна, несмотря на грустную обстановку, засмеялась и объяснила, что "сливки" - это то, что по–украински "вершки".

Скитания

    Только в начале сентября им повезло. В деревянном телячьем вагоне с двухэтажными нарами и двумя маленькими окошками под потолком, семье Саенко и Софье Адамовне досталось место внизу, у дверей. Рядом поместились изнурённая женщина, Анна Исааковна, с дочерью Машей - Лилиной ровесницей. Вещей у них не было, а одежда – потрёпанная. Впрочем, не одни они были такие. В поезде ехало несколько семей, вышедших из окружения. В противоположный угол внесли на носилках молодого парализованного мужчину. Его сопровождали худая, черноволосая женщина и мальчик Изя.

    В вагоне, густо забитом людьми, узлами, чемоданами, было душно. Двери теплушки во время движения поезда закрывалась. Чей-то дедушка вырезал в полу отверстие, и по утрам возле него скапливалась очередь. Было стыдно пользоваться таким приспособлением, и Лиля с Машей терпели до вынужденной остановки. Стояли подолгу. Обычно их эшелон загоняли на дальний путь, и девочки на станцию бегали за кипятком, как ящерицы, ныряли под впереди стоящие вагоны. Иногда приходилось выскакивать из-под тронувшегося поезда.

    Мне удивительно, что я ещё живу.

    Ведь сколько было случаев погибнуть.

    Я умереть от бомб могла в войну,

    Иль от расстрелов лютых сгинуть.

    Раздавленной колёсами вагонов,

    Спешащими на запад и восток.

    Под ними нужно было проскочить к перрону,

    Где был всегда желанный кипяток.

    Лиля во всём старалась помочь маме и бабушке. Митя ни на шаг не отпускал её от себя, Андрюша тянул к ней ручонки. Если их вагон останавливался близ воды, Лиля старалась постирать бельё братиков, просушить его на солнце. "Помощница ты моя", - говорила Александра Андреевна, целуя Лилю. Было большой удачей купить или выменять на какую-нибудь вещь немного молока для малышей и Сашеньки. Она кормила грудью Андрюшу, ему шёл девятый месяц. Малыш всё время был у мамы на руках и шёл только к Лиле.

    Поезд их увозил на восток. Он мчался мимо сёл с белыми хатками под соломенной крышей, окружёнными садами, мимо городов, станций и полустанков. Где-то позади оставались скошенные поля с колючей стернёй. Женщины и дети, убиравшие овощи, смотрели им вслед и махали руками. Едущие в поезде думали, что убегают от войны, но это было не так.

    Война их обгоняла бомбёжками, обстрелами с самолётов, горящим жнивьём и скирдами соломы, пылающими шахтами Донбасса. Рядом с железной дорогой по шоссе гнали скот, шли повозки с ранеными красноармейцами, брели беженцы.

    Опираясь ногами о край верхних нар, Лиля прильнула к окошку, жадно вдыхая свежий воздух. Они ехали без остановки уже много часов. Вдруг повеяло приятной прохладой, и взору девочки открылась бескрайняя водная ширь.

    - Мама, бабушка, смотрите, какая большая река!

    - Это не река, Лиля, это Азовское море, - сказала женщина с браслетом-змейкой на руке. – Значит, нас везут на Северный Кавказ, - задумчиво добавила она.

    На одной станции их эшелон загнали в тупик и предупредили, что стоять будут долго. Лиля с бабушкой отправились на пристанционный базар, чтобы, купить молока и хлеба.

    Фашистские самолёты налетели внезапно. Софья Адамовна затащила внучку в воронку от бомбы, закрыла её собой. Так они пролежали до конца налёта. Когда же вернулись на место стоянки поезда, то его уже там не было. Они увидели глубокую воронку, искорёженные рельсы, трупы людей и части тел. Сильно пахло горелым металлом и ещё чем-то непонятным. Пылала нефть, вытекающая из разбитой цистерны. Огонь стелился по земле, клубы чадящего дыма уходили ввысь. Крик, плач и стоны объединились в жуткий вой. На рельсах лежала женщина с раскинутыми ногами, её пальцы сжимали залитый кровью конверт, а на руке изумрудными глазками сверкал браслет-змейка. Лиля скользнула глазами к голове этой женщины и увидела, что стало у неё вместо лица. И как-то сразу упала на бок. Колени подтянулись к животу, к горлу подступила тошнота, тело стало извиваться в судорогах.

    -Лиля, Лилечка, перестань, успокойся, - металась Софья Адамовна. – Матка Бозка, Иезус Коханы, помогите! – Кричала она и крестила девочку ладонью.

    Но никто не пришёл на помощь. У каждого было своё горе. Не обнаружив дочь и внуков ни среди живых, ни среди мёртвых, старая женщина взяла Лилю за руку, они вышли на шлях и влились в поток таких же несчастных людей. Беженцы двигались небольшими группами. Рядом с Лилей шла женщина в пёстром балахоне, сшитом из нескольких платьев. Она тащила за собой свою безумную мать. Старуха вырывалась, становилась на колени перед идущими людьми, умоляя помочь нанять подводу, чтобы вернуться домой. Нещадно пекло солнце. Шлях бомбили. Людей обстреливали из самолётов. Они, спасаясь, убегали за обочину дороги и прятали лица в колючей стерне или зелёной отаве. Так шли почти трое суток. Ночевали в балках и хуторах, кормились подаянием. Казачки были щедры – еды давали много, жалели несчастных, но у себя на хуторах оставлять остерегались.

    Перед хутором Полтавским, утопающим в зелени садов, их остановили люди в военной форме и потребовали, чтобы беженцы пошли рыть окопы, обещая за это помочь уехать в тыл поездом. Софья Адамовна взяла заступ и пристроилась к такой же пожилой женщине. Обе стали копать утоптанную землю. Лиля пыталась помочь бабушке, но эта работа была ей не по силам, и девочка с местными ребятами подносила работающим лопаты и воду. Люди не заметили, как немецкий самолёт – разведчик вынырнул из-под облаков. Все легли на землю, но лётчик не стал стрелять, а пролетел низко-низко, высунул голову из кабины и засмеялся. И вдруг из самолёта посыпались белые листочки. Их стали подбирать и прятать, кто куда может. Лиля тоже поймала листовку и даже успела прочесть. Там было написано: "Барышни и дамочки, не копайте ямочки, придут наши таночки, зароют ваши ямочки".

    Закончили работу, когда уже было темно. Беженцев разместили по хатам. Лилю с бабушкой пригласила к себе пожилая казачка. Она привела их в небольшую комнату, где приятно пахло душистой травой, устилавшей пол. На столе стояла керосиновая лампа, на стене висели большие фотографии молодой женщины в свадебном наряде и бравого мужчины с усами. Портреты были украшены рушниками, вышитыми крестом. Хозяйка поставили перед гостями миску с кубанским борщом, нарезала крупными ломтями пшеничный хлеб и, чтобы их не смущать, села поодаль. Словоохотливая женщина рассказывала, что живёт с дочкой, а та в 1941 году окончила педтехникум. В хуторе есть начальная школа, и девушка учит местных ребятишек. Хозяйка вдруг спохватилась, торопливо вышла в сени, вынесла оттуда большой арбуз, сделала надрез, и он раскололся, показывая сахаристую тёмно-розовую мякоть и чёрные косточки. Запахло свежестью.

    -Урожай в этом году выдался добрый. И хлеб уродился, и всякие овощи, и фрукты. Пшеницу сегодня вывозили на станцию, загружали в вагоны. И клуни свои заполнили. Да только боимся мы немца, ведь он так и прёт. Что будет с нами?

    -Всё будет хорошо и хватит, Вам, причитать, мама, - сказала вошедшая молодая девушка в шляпке с вуалеткой и ярко накрашенными губами. Видно было, что и шляпка, и яркая помада на губах – всё внове для девушки. – То ж культурная нация, - продолжала она, - немцы не любят только коммунистов и евреев. – Закончила она и стала есть арбуз.

    Лиле стало страшно, она подумала о папе.

    Чуть свет беженцы отправились на станцию. Здесь стоял товарный поезд, состоящий из вагонов и открытых платформ. Софье Адамовне и Лиле пожилой солдат – проводник разрешил занять место на узкой площадке, примыкающей к вагону, заполненному до верха зерном. Другие семьи погрузились на платформы, где стояли, закрытые брезентовыми чехлами станки. Разнёсся слух, что этот состав отправляется на Урал.

    После той страшной бомбёжки Лиля почти перестала разговаривать. Она ни на минуту не отпускала от себя бабушку. Держала её за руку. И даже во сне, если Софья Адамовна пыталась встать, цеплялась за неё и судорожно всхлипывала. Из вагона они выходили только вместе.

    Нужно было что-то есть, чем-то укрыться от дождя и ветра, и Софья Адамовна поменяла свои изящные швейцарские часики, подаренные ей мужем, когда у них родилась Сашенька, на байковое одеяло и немного продуктов.

    На одной станции их поезд переформировали, отцепили вагоны с зерном и прицепили новые - со станками и другим заводским оборудованием. Здесь же они узнали, что наши войска 19-го сентября оставили Киев. Теперь в родном городе фашисты. Об их зверствах Софья Адамовна слышала по радио. В первую очередь они издали приказ об уничтожении коммунистов и евреев. "Что же станет с Ревеккой Моисеевной?" – Подумала она.

    Холодной октябрьской ночью их состав по длинному мосту пересёк Каму. Позади остался большой город с какими-то непонятными огненными сполохами. Лиля подумала, что там идёт бой и испуганно прижалась к бабушке.

    - Не бойся, - сказал ей проводник, - мы далеко от фронта. Сюда не долетают вражеские самолёты. А так ярко светится раскалённый шлак.

    Поезд шёл на восток, к восходящему солнцу. По обе стороны от железной дороги простиралась тайга с мрачными хвойными лесами и светлыми берёзовыми перелесками. Было как -то непривычно тихо и спокойно...

    -Скоро приедем, - сказал проводник и погладил Лилю по голове.

На Урале

    После полуторамесячных скитаний поезд, громыхая, затормозил и остановился среди леса на маленькой станции. В помещении деревянного вокзальчика было тепло и многолюдно. Утром часть эвакуированных повезли на подводах в большое село Лазаревское, расположенное меж невысоких гор в низине. Софью Адамовну с Лилей поселили у фельдшерицы Ксении Васильевны Ушаковой. Её небольшой, опрятный дом, тремя окошками выходящий на широкую сельскую улицу, имел парадный вход и крыльцо под деревянным, резным фронтоном. Большой огород начинался на задах дома и доходил до реки. В конце его стояла банька, топившаяся по-черному. К приезду эвакуированных она была готова, дым выпущен и чисто вымытый полок ждал гостей. А на столе небольшой кухни "отдыхал", покрытый полотенцем, пирог с картошкой. И когда вымытые скитальцы вошли в избу, изумлённая хозяйка воскликнула: "Ах, ты, золотенькая моя! Да какая басенькая!". Лиля была рыжей. И не просто рыжей, а очень рыжей. Прямые густые волосы желтовато-оранжевого цвета, худенькое, порозовевшее после бани личико, маленький вздёрнутый нос и при всём этом чёрные брови дугой над широко распахнутыми голубыми глазами, делали девочку похожей на маленькую фею.

    Изнурённые голодом горожане ели быстро, но стараясь быть аккуратными, подбирали каждую крошку. Боясь, что девочке после долгого недоедания может стать плохо, Ксения Васильевна, прижимая к себе золотую головку, сказала: "Ступай, Лиля в горницу, поиграй с кошкой, да посмотри на этажерке книжки, может, тебе что и понравится".

    В небольшой светлой комнате пол был устлан полосатыми домоткаными половиками. В переднем углу висела большая икона Владимирской Божьей Матери с младенцем Иисусом, прильнувшим к ней щёчкой. Икона была старинной, в блестящем окладе. Под ней теплилась лампадка. Вдоль стен стояли венские стулья, на красивых резных тумбочках цвели примулы. Лиля взяла с этажерки какую-то старую книгу, пролистнула несколько страниц и прямо на полу уснула. Её осторожно перенесли на широкую кровать с никелированными шишечками. А женщины в кухне стали рассказывать друг другу о себе. Они почувствовали взаимную симпатию и в конце разговора перешли на "ты", и хотя не были ровесницами, стали называть друг друга Ксеня и Соня. Проговорили почти дотемна.

    После ужина Ксения Васильевна уложила гостей, и когда те уснули, вымыла посуду и стала пересматривать вещи из большого старинного, ещё бабушкиного, сундука, что стоял в холодных сенях. Нужно было подобрать одежду для беженок. "Вот это чёрное платье, если его ушить, подойдёт Соне, а девочке придётся кое-что смастерить из своих старых вещей", - размышляла она. Женщина перебирала платья, юбки, кофты, а сама думала о муже и сыне Георгии. Оба были на фронте, и от обоих не было вестей. Осторожный стук в парадную дверь вывел её из раздумья.

    -Ксеня, отвори, это я.

    -Да что ты так поздно, Веруня? – спросила Ксения Васильевна, впуская сноху - жену брата Николая.

    -У тебя выкуированные?

    -Бабушка с внучкой. Бегут от самого Киева. Старуха так худа, кожа да кости, девочка вся в расчёсах и коросте. В баньке вымыла, переодела в своё. Их одежонку пришлось сжечь - аж шевелилась от вшей. Вот и подбираю горемыкам бельишко на смену, да что-нибудь из верхнего.

    -Да ведь я к тебе, золовушка, за этим же. Нет ли у тебя какой-нибудь куфайчонки? Может, что от Гоши осталось?

    -Кольке, небось?

    -Ему, пострелёнку, знаешь, ведь он прицепщиком робит на тракторе, так вздумал трактор ватой разогревать из куфайки, да почти всю и выдергал. Гляжу сегодня утром, а на ём одно ремьё.

    -А трактористом у него кто?

    -Мария, старшая дочь председателя колхоза. Ей только исполнилось пятнадцать годков, а Кольке, сама знаешь, идёт всего – то двенадцатый. Чумазый приходит с работы и такой усталый, что не умывшись, похлебает горячего, возьмёт кусок хлеба, залезет на полати, да так с куском и заснёт.

    -Я подберу, Веруня, да завтра после работы к вам зайду, занесу.

    -Ну, тогда я побегу. Ребятишки по тебе соскучились. Всё спрашивают, когда тётя Ксеня придёт?

    Веруня ушла, а Ксения Васильевна продолжала перебирать старые вещи, отыскивая нужные.

Ксения Васильевна

    После праздника Покрова выпавший снег не на долго растаял, а потом вновь пошёл. И всё сыпал, да сыпал. А в день приезда Софьи Адамовны и Лили перестал. И Ксения Васильевна, выйдя во двор проверить, заперты ли ворота, поразилась тихой морозной ночи и звёздному небу, раскинутому над родным уральским селом. Она вдохнула зимний воздух, поёжилась от холода и вернулась в дом, где ворочались и стонали во сне гостьи. Разобрала постель, легла, но никак не могла уснуть. Судьба беженок взволновала её. И женщине, немало повидавшей горя на своём веку, война открылась ещё одной, чёрной стороной, доселе незнакомой. Сколько же пережила эта девочка, этот ребёнок?! Потеряла мать и братьев. Отец на войне. И никто не знает, жив ли он.

    Перед сном Ксения попросила Лилю раздеться, чтобы послушать лёгкие - девочка сильно кашляла. И ужаснулась её худобе и множеству расчёсов и чирьев. Она осторожно смазывала болячки, и Лиля вдруг повернулась к ней лицом, доверчиво прижалась своим хрупким тельцем, уткнулась в грудь и тихо-тихо заплакала. У Ксении Васильевны перехватило горло, слёзы полились по щекам и смешались с Лилиными.

    Вот и не могла уснуть хозяйка после всего пережитого за этот день, сон убегал от неё. Женщина думала о своей семье, о сыне и муже. Вспоминала прошлое, о строившихся когда –то планах на будущее, которым не суждено было осуществиться. И мысленно, как книгу, перелистывала свою жизнь.

    Ксения вышла замуж за Сергея Ушакова до первой мировой войны. Она была православной, жених – кержак. Но он принял веру невесты, и венчание происходило по православному обряду.

    Потом Сергея призвали в армию. Вернулся он в Лазаревское только в 1919 году, уже красноармейцем. Вскоре его послали на учёбу, и Сергей Дмитриевич стал профессиональным военным. Ксения везде следовала за мужем. Она стала медсестрой, затем – фельдшером. За двадцать лет скитаний по разным гарнизонам многому научилась. Могла принять роды, вырвать зуб, выдавить змеиный яд, зашить рану, вылечить от простуды, малярии, дизентерии. А когда стала старше, помогала молодым семьям устраиваться на новом месте, успокаивала женщин, когда их мужья долго не возвращались из походов. Она скакала на лошади лучше многих мужчин и на соревнованиях по стрельбе попадала в "яблочко". Да, у Сергея Дмитриевича была замечательная жена. Его Ксенька могла за ночь сшить себе сногсшибательное платье, накрыть в палатке стол по всем правилам. Пироги Ксении Васильевны ел и хвалил маршал Блюхер, когда бывал в их доме на Дальнем Востоке.

    Своих детей у Ушаковых не было, и они взяли на воспитание сироту, дальнего родственника Сергея Дмитриевича. В 1941 году их сын Георгий должен был закончить 10-й класс и поступить в медицинский институт. Но случилось так, что дивизию, где служил Ушаков, перебросили с Дальнего Востока к западной границе.

    В Лазаревском у них было много родственников, в том числе две тётки, сёстры матери Ксении Васильевны. Они писали племяннице, что очень стары, ждут её и даже сохранили часть наследственного добра. И Ушаковы решили вернуться в родные места и обосноваться на Урале навсегда. Ксения Васильевна и Георгий не стали ждать, когда выйдет в отставку Сергей Дмитриевич, и отправились на родину. Приехали в Лазаревское, приглядели домик на три окошка. Денег на покупку не хватало. Тогда Ксения отнесла в торгсин фамильные драгоценности - золотые украшения со вставками из камней-самоцветов. Золото у неё купили, а вот камни вернули, и она их оставила на память. С помощью младшего брата Ксении – Николая Чернова, обосновались на новом месте, перенесли туда бабушкин сундук, кое-что из старой мебели и зажили вдвоём с Гошей, в ожидании, что Сергей Дмитриевич выйдет в отставку и присоединится к ним.

    Вскоре, одна за другой, умерли тётки. Из родственников в селе остались только брат Николай с семьёй.

    Гоша в 1941 году окончил десятый класс. Началась война. Сергей Дмитриевич, служил на западе страны и как кадровый военный сразу же попал на фронт. В первые же дни призвали и Георгия. Рухнули юношеские мечты об учёбе в медицинском институте.

    Ксения тосковала, переживала, не находила себе места, когда сын ушёл на войну. Они с Гошей были очень дружны. Сергей по долгу службы часто бывал в отъезде. А с мамой Ксеней, так её называл Георгий, они всегда были вместе. Это она научила его ездить верхом, разжигать костёр, удить рыбу, собирать грибы и ягоды и прочим, нужным мальчишке вещам.

    От сына Ксения Васильевна получила два письма: одно с дороги, другое - с фронта. Это последнее её растрогало. Её мальчик писал прямо с передовой, в период короткого затишья. Она знала это письмо наизусть. "Милая, дорогая мама Ксеня, - писал Гоша. – Пишу по-фронтовому: сижу в окопе и пишу на лопатке. Фриц непрерывно летает над нами. Надоел уже. Очень, мама, соскучился по твоим письмам. Пиши мне обо всём. Где папа? Есть ли от него известия? Как ты живёшь? Вот мы вернёмся с войны, двое мужчин, и ничего тебе не будем давать делать, будем только на тебя смотреть и беречь. Обо мне не беспокойся. Лежу в окопе и вспоминаю блины, что ты пекла в Лазаревском, и так их хочется…".

    О судьбе мужа Ксения узнала из письма сослуживца. Он писал, что полковник Ушаков Сергей Дмитриевич пропал без вести в первые дни войны. "Пропал без вести, - размышляла она, - кадровый военный в высоком звании не мог просто так пропасть без вести". Она хорошо знала мужа, его характер, его смелость и преданность Родине.

    "Неужели он попал в плен? – Думала она. - Но это могло случиться, если только Сергей был тяжело ранен и - без сознания." И, несмотря на то, что получила о муже и официальное подтверждение, надежда, что Сергей жив, не покидала Ксению.

    Именно тогда она достала из сундука старинную бабушкину икону, почистила потускневший оклад и повесила в красном углу. "Теперь это никому не повредит", - решила она. Была ли Ксения религиозна? Да, она верила в Бога, как и многие жёны командиров. Но об этом не принято было говорить – такие разговоры грозили неприятностями их мужьям. В лучшем случае это могло повлиять на служебное положение, в худшем – же…, даже страшно подумать, как это могло отразиться на семьях военнослужащих.

    В воинской части, где служил Сергей Дмитриевич, произошёл такой случай. Это произошло незадолго до отъезда Ушаковых на Урал. К ним в гарнизон для прохождения дальнейшей службы прибыл молодой лейтенант. Он приехал с беременной женой. После рождения ребёнка что-то не заладилось в этой семье. Старая женщина, что помогала по дому ещё не окрепшей после родов матери, посоветовала окрестить новорождённого. Мол, - "тогда всё сладится". И жена лейтенанта вскоре окрестилась сама и окрестила малыша. Об этом стало известно в воинской части. Молодого командира разбирали на партсобрании, его жена, считая себя источником беды, очень переживала. А в некоторых семьях над военнослужащими подшучивали по этому поводу. Не придала этому должного значения и Ксения, хотя могла, как старшая, успокоить молодую женщину. И случилось непоправимое – жена лейтенанта наложила на себя руки. Её спасли, но она помешалась в уме. Этот случай камнем лёг на совесть Ксении Васильевны. Она могла предотвратить беду, но не сделала этого.

    С тех пор прошло три года. Весёлая, жизнерадостная Ксения стала вдовой. И когда в её дом привели двух беженок – измученную старуху и изнурённую девочку, прильнувшую к бабушке, жалость захлестнула сердце Ксении Васильевны. И ещё она суеверно подумала о той молодой женщине, жене лейтенанта, которой могла помочь, но не сделала этого.

    "Им нужно помочь, этим двум горожанкам, - подумала Ксения. Иначе они не выживут. Конечно, в Лазаревском некоторое время можно просуществовать, меняя вещи на продукты. Но ничего этого у беженок нет. Ни денег, ни одежды. Даже выйти на улицу не в чем. Нужно им помочь, хоть на первых порах.– Хотя это будет, ох, как непросто. А в будущем, может, найдётся кто-нибудь из родных и заберёт их к себе. Но сейчас, это нужно сделать мне - больше некому. Может, и моего сына, там, на войне, кто-то обогреет". Так размышляла и строила планы Ксения в эту бессонную ночь.

Лиля

    Лиля была очень слаба. Ей всё время хотелось спать. Она спала почти находу, прикорнувши у печки или просто на полу. Это всё напоминало длительный обморок. По ночам девочка кашляла лающим и сухим кашлем, всхлипывала. Она очень мало говорила, но её лицо часто искажалось гримасами. Софья Адамовна тревожилась за её рассудок. Как же ей, старой женщине, вернуть к жизни внучку? Как успокоить родное Лилино сердечко, чтобы вновь услышать её смех, увидеть радость в глазах?

    Да, Лиля была близка к помешательству. В её голове роились воспоминания, картинки из прошлой жизни, какие-то события, услышанные когда-то фразы. Ей хотелось всё это осмыслить и увязать во что-то единое. Ребёнок, девочка пыталась решать вопросы, которые и взрослым были не по силам. Она с закрытыми глазами видела, как к ней, раскинув ручонки, бежит маленький Митя и кричит: "Ли-ля!". И вдруг в небе появляется огромная туча, сверкает молния, грохочет гром, и она поспешно срывает с верёвки сухое бельё...

    Но чаще всего мысли вертелись вокруг войны. В её короткой жизни это была не первая война. Она хорошо помнила войну с Финляндией, но та была где-то далеко, и сказалась на их жизни только очередями за хлебом и пустыми полками в магазинах. Эта же война – совсем другая. Она разлучила Лилю с мамой, папой и маленькими братиками. Она была рядом – кровавая, стремительно мчавшаяся по её родной стране. Вот уже фашисты хозяйничают в Киеве и приближаются к Москве. Об этом рассказывает тётя Ксеня по вечерам. У них в больнице есть радио.

    -Ну, почему перед войной было всё так тихо и спокойно? Нет, - спорила сама с собой девочка. – Не было тихо, не было спокойно!

    Она помнила, какие песни пели дети и взрослые. Во втором классе им стали преподавать санитарное дело. Вёл уроки врач. Самое главное, чему их учили – это делать перевязки. На экзамене Лиле нужно было сделать перевязку головы – это называлось "Шапка Гиппократа", и ответить на вопрос: "Кем распространяются инфекционные заболевания?" Лиля перечислила разных насекомых, а нужно было сказать: "Микробами". Ей было стыдно, что она, отличница, получила оценку "хорошо". А после экзамена им обещали, что выдадут значки БГСО (Будь готов к санитарной обороне), и дети спели песню: "Если завтра война, если завтра в поход, будь сегодня к походу готов!"

    В семье Саенко детям не разрешалось вмешиваться в разговоры взрослых. И Лиля пыталась истолковать на свой лад разные высказывания. Однажды папа принёс из магазина хлеб в форме кирпичика. Обычно они покупали круглый хлеб – арнаут или докторский. К чаю брали французские булки с хрустящим гребешком, их ещё называли "франзольки", но хлеба в форме кирпичика она в магазинах не видела. И папа сказал маме странную фразу: "Сашенька, а ведь это предвестник войны". У родителей были грустные лица, и Лиля не решилась спросить: "Причём здесь война?"

    Девочка вспомнила ещё один эпизод того времени. В среде её родных и друзей не пили вино, и Лиле не приходилось видеть пьяных. И когда в их старый двор в Киеве пришли двое парней "навеселе", чуть-чуть покачиваясь, все соседи смотрели на них осуждающе. Особенно огорчалась Ревекка Моисеевна – эти мальчики были школьными друзьями её внука Володи. "Не ругайте нас, баба Рива, - сказал один из них, - скоро будет война, и нас всех убьют". Значит, взрослые знали, что будет эта страшная война. Думали о войне, говорили о войне, пели песню "Если завтра война" и ничего не сделали, чтобы не случилось такой беды! Нет, она не могла понять этого!

    А теперь у неё нет ни папы, ни мамы. Они остались одни со старенькой, больной бабусей. И у них нет ни дома, ни денег, ни вещей.

Софья Адамовна

    Вывести Лилю из такого состояния никто не мог. Ксения Васильевна была уверена, что со временем девочка успокоится и станет такой, какой подобает быть в детском возрасте. Её больше беспокоили физические недуги Лили – кашель и вялость. - Соня, Соня, возьми себя в руки, ей сейчас необходимы усиленное питание и наша любовь, и всё образуется - успокаивала она Софью Адамовну.

    Но как ей, старой женщине, успокоиться? Как не волноваться об единственном, близком существе? И как найти средства на усиленное питание? "О, святая Мадонна, дай мне силы, чтобы поднять моё дитя! Дай мне силы, чтобы заработать на хлеб насущный! Трудиться буду до седьмого пота. Мои старые руки помнят мастерство, а портниха на селе нужный человек", - размышляла Софья Адамовна, растирая свои скрюченные пальцы.

    В комнате хозяйки стояла старая швейная машина, на неё и надеялась Софья Адамовна, в прошлом искусная портниха, ученица известной в Киеве, ещё до революции, владелицы модного дамского ателье пани Ковалевской.

    Юную Зосю туда привела тётка, сестра матери. Так она стала служить у пани Эвелины. Молоденькие ученицы помогали делать примерки на дому богатым клиенткам и разносили готовые заказы. Строгая хозяйка не только учила девушек шитью, но также хорошим манерам и вежливому обращению. И когда воспитанницы пани Эвелины весной, после работы, стайкой выпархивали из ателье в модных шляпках, в лайковых перчатках, в высоких ботинках на каблуках, то выглядели как барышни из аристократических семей. Грациозная и ловкая Зося была любимицей пани Ковальской.

    Как-то девушка поехала отвезти заказ одной даме. Дверь вместо прислуги открыл высокий молодой человек в студенческой тужурке, с копной рыжих волос. Так она впервые встретилась со своим будущим мужем Андреем – студентом. Как противились браку с простой девчонкой с окраины интеллигентные родители Андрея! Но всё-таки согласились. Венчались в костёле, и юная невеста была прелестна в белом платье со шлейфом, подарком посажённой матери – пани Эвелины Ковальской. Так Зося стала женой будущего инженера Андрея Викторовича Брыльского.

    После небольшого свадебного путешествия в Варшаву, где жили родственники Брыльских, молодые поселились у родителей Андрея. Квартира была пятикомнатной, с большой кухней, ванной и крошечной тёмной каморкой, где жила прислуга, тётя Саша. На обширном балконе, выходящем на тихую улицу с каштанами, в кресле-качалке любила сидеть с французским романом мать Андрея, Лилия Ильинична - высокая, статная дама с пышными седыми волосами. Свёкор Зоси, Виктор Андреевич, служил адвокатом.

    Молодые старались жить на свои заработки. Андрей делал чертежи богатым студентам в карандаше, а Зося обводила их тушью. Она же много шила на семью, так как достаток, пока учился муж, был невелик. Молодая женщина скучала по своим родителям, по небольшому дому на окраине Киева – Демиевке, окружённому вишнёвым садом. Она старалась чаще навещать родных, интересовалась жизнью их соседей. В общем, Зося оставалась девчонкой с окраины – самостоятельной и смелой. Во время еврейского погрома она привела в семью мужа соседей с Демиевки – сапожника Янкеля и его жену Рахиль. Лилия Ильинична поселила их в кабинете Виктора Андреевича. Здесь Рахиль и родила девочку, названную в честь благодетельницы Лией. Прошло много-много лет и всё повторилось. Теперь их с Лилей приютила у себя, обогрела и спасла от голодной смерти чужая женщина.

    Как хорошо, что они попали в это богатое село! Здесь такие добротные и опрятные дома с обширными крытыми дворами, похожие на крепости, с окнами, выходящими на улицу, с плотно запирающимися воротами. И люди здесь под стать домам: степенные, немногословные, чисто одетые.

    "Люди добрые, не дайте погибнуть! - Мысленно восклицает старая женщина. – Я постараюсь не остаться в долгу".

    И вот стрекочет зингеровская машинка, шьёт классная столичная портниха. Молодые щеголихи несут отрезы крепдешина, купленные до войны, кому-то нужно перелицевать платье или юбку. Солдатки просят перешить из мужниной одежды пальтишки для детей, чтобы было в чём ходить в школу. Цену Софья Адамовна не назначает. Дают, кто сколько может. У каждого заказчика свои возможности. Ведро картошки, несколько яиц, крынка молока. Несут немного. Но им с Лилей для пропитания хватает. Правда, нужно ещё одежду справить, чтобы было в чём выйти на улицу. Хватило бы только здоровья у Софьи Адамовны. Беда у неё. Слепнет. Видит, как сквозь пелену.

Выздоровление

    Накинув на себя старую телогрейку, Лиля выбегает за дровами. И пока добирается до высокой поленницы, начерпывает полные валенки снега. "Какая суровая на Урале зима", - думает девочка. Она взбирается на крыльцо, топает ногами, сбивая с валенок снег, оборачивается на скрип калитки и видит, что к дому идёт высокий мужчина в военной шинели. У Лили ёкает сердце: "Неужели, папа? Но нет, это другой человек..." Он опережает Лилю, первым заходит в холодные сени, распахивает перед девочкой дверь, и они быстро входят в кухню, впуская клубы холодного воздуха.

    -Я не ошибся? – Говорит мужчина, с любопытством рассматривая бабушку и внучку. – Здесь живёт Ксения Васильевна Ушакова?

    -Нет, не ошиблись, - улыбается Софья Адамовна. – Ксения на работе, в больнице, она скоро придёт. А Вы проходите.

    -Ну, тогда я пойду ей навстречу, - говорит гость и, спохватившись, представляется:- Пётр Александрович Образцов, старый друг Ксении и Сергея.

    Вскоре они приходят вдвоём, радостные от встречи. Пётр Александрович помогает снять Ксении пальто и достаёт из вещмешка консервы.

    -Нужно бы конфеты, но, - смущённо говорит он, глядя на Лилю и протягивая Софье Адамовне банки.

    "Какое у него доброе и знакомое лицо, - думает девочка. – Да ведь я, действительно, его знаю. Это же молодой человек с фотографии из тёти Ксениного альбома! Там тётя Ксеня молодая, красивая, с толстой косой. Она стоит в середине. С одной стороны белозубо улыбается бравый Сергей Дмитриевич в будёновке, а с другой – спокойно смотрит высокий юноша в очках, их друг".

    -Сколько же мы не виделись, Петя? – Спрашивает Ксения Васильевна, накрывая на стол.

    -С тридцать восьмого года, - отвечает тот.

    И они оживлённо вспоминают то лето, когда Ушаковы, наконец-то, приехали в отпуск в родное село, где Образцовы, Пётр с женой, гостили у матери. Им было очень хорошо вместе. Они ходили на покос и в лес за ягодами. А вечерами, на веранде у Образцовых играли в преферанс. Потом переписывались. Перед войной Образцовы разошлись. Пётр перевёз к себе в город маму - старую сельскую учительницу, у которой они все, каждый в своё время, учились. Сам Пётр в то время работал хирургом в одной из городских больниц. В самом начале войны был мобилизован и получил назначение в эвакогоспиталь. И вот теперь их эшелон привёз раненых с передовой из-под самой Москвы. Их разместили по госпиталям Свердловска, а личный состав эвакогоспиталя получил отпуск на два дня, и Пётр на несколько часов приехал в Лазаревское навестить родных и друзей. За столом разговор шёл о войне, гость на вопросы женщин отвечал уклончиво. Потом Лиля легла в постель, но прислушивалась к разговорам. Взрослые говорили шепотом, и она ничего не понимала. Но, засыпая, услышала тихое всхлипывание. Она открыла глаза, приподнялась и увидела, как затягивается папиросой Пётр Александрович, почти беззвучно плачет бабушка, сидит бледная Ксения Васильевна, и у неё дрожат руки.

    Утром, когда Лиля проснулась, Пётр Александрович уже ушёл на станцию. В комнате было прибрано, за стеной, на кухне копошилась бабушка. Тётя Ксеня собиралась на работу.

    Вскоре в семью Ушаковых пришло горе. Они получили две похоронки. Под Москвой погибли девятнадцатилетний Георгий и его дядя Николай Васильевич Чернов, оставив сиротами четырёх детей.

    Скорбь Ксении Васильевны была молчаливой, она замкнулась в себе. Веруня же несколько раз лишалась чувств, и когда её приводили в себя, захлёбывалась от рыданий. "Мамка, не надо, не плачь" - успокаивали её дети – Колька и Нина.

    Двухлетнего Сергуню взяла на несколько дней Софья Адамовна. Старшая дочь Веруни - Шура узнала о беде только через неделю после получения похоронки, она работала на лесозаготовках.

    Горе, пришедшее в семью Ушаковых, очень повлияло на Лилю. "Вот, уж, воистину клин клином вышибают", - думала бабушка. Её внучка как будто очнулась от какого-то страшного сна. Она увидела, что окружающим её людям было не до её переживаний. Они сами нуждались в заботе, и Лиля это почувствовала. Их кровоточащее горе притупило Лилино. Её помощь с благодарностью принимали. Она помогала бабушке, нянчилась с Серёжей, так как Коля работал в колхозе, а Нина училась в школе. Веруня иногда заносила мальчика к няне Лиле перед уходом на работу. А уж когда приходила с работы тётя Ксеня, - грустная, пахнущая лекарствами, девочка во всём старалась ей угодить. Она помогала хозяйке снять пальто, стряхивала с него снег, подавала согретые в печурке комнатные тапочки, доставала из печи чугунок с горячей картошкой, накрывала на стол. Она пыталась разговорами на своём украинско-русском языке вызвать улыбку у тёти Ксени.

    В эти дни выздоровления Лиля почувствовала, что ей не хватает общения со сверстниками, очень захотелось в школу, чтобы послушать учительницу, почитать книги и после уроков, вместе с одноклассниками возвращаться домой. Но у неё не было ни зимней одежды, ни обуви. Бабушка шила для людей, чтобы заработать немного денег и продуктов. Зрение Софьи Адамовны ухудшалось с каждым днём. Лиля ей помогала. Смётывала швы и даже промётывала петли. Хорошо, что мама до войны учила её разным рукоделиям.

    Но Лиля всё-таки дождалась своей очереди. В конце января Софья Адамовна отложила в сторону все заказы и начала обшивать внучку. Вначале простегала бурочки. Галош не было, и она вместо подошвы пришила старую кошму. Получилась замечательная зимняя обувь. Пальто сшили из старой гимнастёрки Сергея Дмитриевича, подбив его ватой. Тётя Ксеня отыскала в сундуке кусочки старого меха, неизвестно от какого зверя. Получился хороший воротник. Этим же мехом оторочили капор. Вышло очень даже славно.

    - Ой, баско-то как! Ну, бабушка, ну мастерица! – Говорила Веруня, тормоша Лилю, разглядывая со всех сторон обновки. – Тётя Соня, сшей моей Нинке такое же, - просила она.

    Да, вот теперь-то Лилька кум королю и сват министру. "Ого, сколько снега выпало за ночь! Теперь я буду чистить дорожки, теперь всё просто, - и она надела свои обновки. Завязала под подбородком ленты капора, натянула бурочки. – Это вам не тёти Ксенины огромные валенки, где ноги болтаются, как спички! Это бу-роч-ки!"

    Лилька хватает деревянную лопату и – за калитку. Работает, аж становится жарко. "Уф", - говорит она и расстегивает верхнюю пуговицу. Личико раскраснелось, глаза блестят. "Ну, Лилька, ну красавица, - любуется из окна внучкой Софья Адамовна, - и как на Сашеньку похожа", - с грустью думает она.

    -Глядикось, робя, Лилька выкуированная вышла! – Кричит ребятам, бегущим в школу во вторую смену, Ванька Смирнов, по прозвищу Ленин– А вырядилась-то как! Фу ты, ну ты, ножки гнуты!

    -Лилька, айда с нами в школу, - зовут девчонки.

    -Нет, не могу, много пропустила.

    Этим детям с холщовыми сумками, невдомёк, как Лилька хочет быть вместе с ними. Война лишила её этой радости.

    Всему вина – война! Это она зловещая, страшная, проклятая врывается в жизнь старого уральского села похоронным плачем, голодом, холодом, большими очередями за солью, спичками, керосином. И только огромной работой её можно победить. Всё для фронта, всё для победы... Трудится на конном дворе двенадцатилетний Колька Чернов, его сестра Шура возглавляет комсомольскую бригаду. Молодые девушки работают на заготовке дров. Норма 3-5 кубометров на человека за смену. И ещё они выполняют спецзадание: отыскивают берёзы с прямыми стволами, без сучков, толщиной в два обхвата. Из этих деревьев получается отличная фанера для самолётов. Снега – по пояс. Спецовки нет. Работают в старых отцовских штанах. А вечером в бараке, чтобы оттаять примёрзшую к телу одежду, подолгу кружатся вокруг раскалённой печки. "Ох, девчонки, всё-то вам откликнется", - вздыхают матери и бабушки.

    Это и Лилькина война. И ей тоже нужно трудиться. Ксения Васильевна научила её вязать носки. И девочка своими тоненькими пальчиками, исколотыми спицами, вывязывает двойные пятки, чтобы было тепло бойцам на фронте, чтобы они не поморозили ноги. А может случится и такое: носки, связанные Лилей, достанутся Ивану Ивановичу Саенко, её папе.

    Так в труде, заботах и мыслях о войне продолжается жизнь у обитателей маленького домика, засыпанного по самые окна снегом. С раннего утра и допоздна сидит за швейной машинкой Софья Адамовна, лечит больных Ксения Васильевна, домовничает Лилька. Длинными зимними вечерами собираются они за работой вокруг керосиновой лампы. Обмётывает швы бабушка, хотя делать ей это с каждым днём всё трудней - почти не видят глаза. Вяжут Ксения Васильевна и Лиля, прядёт овечью шерсть, поплевывая на пальцы, опрятная старушка Тимофеевна. Она совсем одинока и живёт тем, что по неделям в разных домах помогает по хозяйству: теребит и прядёт шерсть, ткёт половики, присматривает за ребятишками. За это её кормят, дают обноски.

    Отец Тимофеевны был старателем.

    - Старались прямо на своих покосах, - рассказывает старушка, - а ребятишки собирали яркие камешки, блестящие и прозрачные, и меняли их на пряники у приезжих из Екатеринбурга скупщиков. Обмен шёл "вес на вес".

    Тонкая нить наматывается на веретено, плавная речь Тимофеевны проникает в сознание. Лиля откладывает вязание, облокачивается на стол, и, подперев кулачком лицо, внимательно слушает.

    - Как сказывал покойный тятя, - неторопливо говорит рассказчица, - недалече от того места, где теперича стоит наше село, в горах был скит. Жили в нём блюстители древней веры. Они бежали сюда с реки Керженец, гонимые патриархом Никоном. Бежали со стариками и детьми, несли иконы с двуперстным знамением и рукописные книги. На новых местах устраивались прочно. Строили избы из лиственниц, выращивали скот, пахали землю, искали руды, да прозрачные и узорчатые каменья. А когда пришёл в эти места Демидов, стали строителями плотин и заводов, а затем – и мастеровыми. В скиту том был старец Лазарь. Вот и назвали речку Лазаревкой, а село – Лазаревское.

    Как-то вечером Ксения Васильевна достала из комода красивую шкатулку, где на зелёном бархате лежали огранённые прозрачные и разноцветные драгоценные камни. Эти самоцветы когда-то сверкали в золотых оправах, в брошах, серьгах, перстнях.

    -Вот этот кроваво-красный рубин когда-то украшал перстень, он достался мне от бабушки. Его купил на Ирбитской ярмарке мой дед в подарок молодой жене, - объясняет тётя Ксения.

    -А вот это горный хрусталь. Смотри, Лиля, он чист и прозрачен, как слеза. А эти сиреневые камешки называются аметистами.

    -Тётя Ксеня, они такого же цвета, как фиалки на Украине! А вот этот, зелёный, как он называется?

    -Это хризолит, его добывают в наших краях, встречается он вместе с платиной. Он особенно хорош при зажженных свечах. Гляди, как он сверкает и переливается, незря его называют "вечерний изумруд".

    -Это Ваши сокровища, тётя Ксеня?

    -Конечно, сокровища. Мои сокровища, Лилюша. Ведь эти украшения достались мне от моей мамы, а ей – от её родителей.

    Навсегда запомнила эти рассказы эвакуированная девочка с Украины. В детстве память хорошая, детский ум впитывает всё услышанное. И ночью Лиле снится, что на центральной площади городка, где она с родителями и братиками жила до войны, стоит двухлетний Митя и говорит: "Лиля, дай пряник", - показывая ей ладошку, а на ней горят, переливаются драгоценные камешки.

Жизнь продолжается

    Скоро весна. Ночи стали короче. Снег осел и покрылся тонкой корочкой льда и в сумерках кажется чуть-чуть сиреневым.

    Сегодня у Ксении Васильевны выходной. Лиля любит, когда тётя Ксеня дома. С нею тепло, надёжно и очень интересно. В этот день и хозяйка, и Лиля с бабушкой готовились к весне. Перебирали в погребе картошку, пересаживали комнатные цветы в землю, запасенную с осени. Особенно бережно переносили в чисто вымытые горшки клубни чудного цветка глоксинии. Таких комнатных цветов, как в Лазаревском, на Украине Лиля не видела. Работая, Ксения Васильевна рассказывала, что семена их были завезены очень давно с далёких южных стран по заказу Григория Демидова. И на севере Урала, под городом Соликамском выпестованы в оранжереях первого ботанического сада России. Из господских домов в вотчинах Демидовых рассада попала в жилища простого люда и украсила подоконники изб крупными и многоцветными колокольчиками глоксинии, яркими шапками махровой бегонии и другими прекрасными цветами. Давно уже нет того дивного ботанического сада, в оранжереях которого выращивались не только заморские цветы, но и экзотические фрукты, например, ананасы, поставляемые в своё время к царскому столу. Но остались чудные цветы, украшающие подоконники простых изб, радующие душу и веселящие взор.

    По-семейному, тепло прошёл этот день. Уже затемно вымылись в баньке. "С гуся вода – с Лили худоба", - окатила её, как маленькую, прохладной водой Ксения Васильевна. Потом поели картофельных печёнок, запивая их не сладким, но душистым чаем, и зевая, разбрелись по своим местам. Первой уснула, размеренно дыша, Лиля, затем, поохав на печи: "Ой, рученьки мои, ой ноженьки мои", - Тимофеевна.

    Вскоре послышалось похрапывание усталой хозяйки. Не смогла уснуть только Софья Адамовна. Как клубок разматывались тревожные мысли. Тревога перешла в отчаяние. Больше она не сможет зарабатывать на жизнь шитьём. Вот уже несколько дней не видит правым глазом. А судя по положению на фронте, им с Лилей придётся прожить в этом селе ещё зиму, и может такое статься – не последнюю. Спасибо Ксении, что помогла им, да что там, "помогла!" – спасла от голодной смерти! А как быть дальше? Нельзя больше пользоваться добротой этой уже немолодой женщины. А она ведь ещё помогает и семье брата.

    Мысли Софьи Адамовны постепенно переключаются на Сашеньку и мальчиков. И перед взором вновь проходят страшные видения того сентябрьского дня. Он был таким солнечным, и Сашенька сказала им с Лилей: "Вы идите, мы с мальчиками тоже выйдем из вагона подышать свежим воздухом. Я только покормлю Андрюшу". Может, они остались живы? И если живы, то где они?

    Как-то, уже близко к весне, Ксения Васильевна услышала, что в город Биробиджан стекаются адреса всех учтённых эвакуированных. И те, кто потерялся во время войны, могут через Биробиджан быть найдены своими родными. В тот же вечер Лиля под диктовку бабушки написала письмо, где сообщала, что с ними произошло во время эвакуации. "Может, мама и братики спаслись, - думала она, - и живут тоже в каком-то селе, и также послали письмо в Биробиджан?" Теперь каждый день они ждали ответа.

    Но наступил апрель, а ответа из Биробиджана не было. "Письмо могло потеряться", – подумала Лиля и написала ещё одно.

    А тем временем пришла весна. Она ворвалась в Лазаревское слепящими лучами солнца, бурным половодьем. Вскрылся пруд, очистилась ото льда речка. И только сошла талая вода, как сразу же на пригорках вылезла изумрудно-зелёная трава, яркими солнышками расцвели одуванчики, а в середине мая, по обеим берегам реки, распустилась черёмуха, и её ароматом наполнился воздух так, что аж дух захватывало!

    И Лазаревское предстало в новом обличии. Это красивое уральское село располагалось по обеим сторонам быстрой речки. Огороды выходили к воде, а фасады домов – на чистые улицы.

    В некоторых домах было по несколько комнат. Самая большая именовалась "зало". Здесь обязательно стоял посудный шкаф-горка, с протёртыми до зеркального блеска стёклами, с красивой фарфоровой посудой. В углу – пирамида из сундуков разной величины, сделанных и украшенных местными мастерами. Вдоль длинной стены – красиво застланная кровать, с горой подушек, на которой никто не спал, разве только – гости. Между окнами располагались венские стулья, а подоконники были уставлены комнатными цветами. Окна выходили на улицу и казались очень нарядными. Особенно красиво смотрелись цветы. Глоксинии, бегонии, герани и нежные, мелкие цветочки ярко-голубого цвета с простым названием – "синелька".

    На середине села речка была перехвачена старой, но ещё крепкой плотиной, образуя огромный пруд. Он простирался на несколько километров и терялся в тёмном, дремучем лесу. На самом высоком месте стояла действующая белокаменная церковь с зелёной кровлей, воздвигнутая ещё крепостными мастерами. Но домик Ксении Васильевны находится в кержацком конце, и соседки – старушки ходят молиться в низкий барак – кержацкий молельный дом. Лиля видит из окна, как они по воскресеньям, в длинных косоклинных сарафанах и плюшевых жакетах - в холодные дни, проходят чинно по улице.

    В ту первую тревожную военную весну, в колхозе Лазаревский был распахан каждый клочок земли. На село, как и на весь Урал, легла большая забота. Ведь немецкие войска стоят у стен Сталинграда, Ленинград в блокаде. Плодородные земли Украины, Кубани и часть Краснодарского края – у фашистов. Тыл должен был кормить армию и народ. В колхозе на посеве хлеба, на посадке овощей, на молочной ферме трудились, выполняя тяжёлую мужскую работу, женщины и дети. Они же запасали корм скоту: сами косили сено, сами же его стоговали. На трудодень ничего не давали. Правда, за прошлый год выдали несколько десятков килограммов брюквы. Чтобы не умереть с голоду, жителям села нужно было иметь своё хозяйство, хотя бы – огород. Несколько семей эвакуированных перебрались в Город. Там были военные заводы и другие предприятия, и там можно было прожить, или вернее, просуществовать на скудный паёк.

    Лиле с бабушкой некуда было податься. Девочка была мала, а Софья Адамовна стара и больна. Вещей, на которые можно было выменять еду, у них не было. Отдавать Лилю в детский дом Софья Адамовна не захотела. Бабушка не могла лишить самое близкое ей существо родительской ласки, она была девочке вместо мамы и отца. Но свет не без добрых людей. В поле за селом им выделили несколько соток земли, и даже вспахали. Коля и Нина Черновы помогли посадить Лиле картошку, заработанную ещё зимой бабушкой. В каждую лунку кроме картофелины бросали две горошины. Так посоветовал Колька, он же принёс семена гороха.

    Как-то незаметно Лиля подружилась с местными ребятами. Вначале их смешила речь украинской девчонки. И она поначалу обижалась, а потом перестала. Да и что толку сердиться, ведь всё равно нужно учиться русскому языку. Лиля собиралась пойти этой осенью в школу, в четвёртый класс. И вскоре "выкуированную Лильку" невозможно было отличить от местных ребят. Она научилась выговаривать твёрдо букву "г", токать и окать. И не говорила больше: "Что вы с меня смеётесь?" Загорелая, с облупившимся носом, с цыпками на ногах, она утром босиком бегала по холодящей ноги росной траве на речку за водой, научилась окучивать картошку не так, как на Украине, а рядками. Ходила на покос вместе с Веруниными детьми, и как её учили, выгребала траву из-под каждого кустика. Старалась заработать на еду. Лилю охотно приглашали нянчиться с маленькими ребятишками и домовничать. При случае она могла штопать, чинить одежду, подшить подол у платьица. За это ей давали поесть, да ещё – кусок хлеба или пирожок, чтобы отнести бабушке.

    Выпадали и такие замечательные дни, когда Лиля с ватагой сверстников шла на луга за конским щавелем, который здесь смешно назывался "шике - раки". Ходила с подружками за грибами и ягодами, благо лес начинался сразу же за домами.

    Смешанный густой подлесок, где весной она, городская девочка, впервые полакомилась красными крупянками – нежными цветочками ели, сменялся сосновым бором с мощными в два обхвата деревьями. Здесь можно было набрать черники, - тёмно-тёмно-синей ягоды с сизоватым отливом. Осенью, в глубине этого мрачного леса попадались места, где всё было усыпано тёмно-красной брусникой, и её поднятые веточки чётко выделялись среди зелёных, упругих листиков. Но сюда можно ходить только со взрослыми. Это - тайга с буреломом, болотами и медвежьими тропами. В тайге очень просто заблудиться.

    Дома Софья Адамовна из всего, что приносила Лиля, делала заготовки на зиму. Сушила щавель и грибы, нежную чернику и малину, замачивала бруснику. "Лето-запасиха", – говорят в народе. А эта военная зима будет длинной и голодной.

    На фронте было плохо. В глубокий тыл, в уральское село шли тревожные вести. Наши войска отступали. Немцы заняли Крым и уже – на подступах к Северному Кавказу.

    Почтальона ждали и боялись. Бесконечно радовались солдатскому письму-треугольнику, принимали как неизбежное, повестки из военкомата, горько рыдали над похоронками. Но печальные вести не освобождали от работы и не было времени на оплакивание погибших. Женщины в чёрных платках и дети трудились изо всех сил. Потому что для всех была одна беда – война. Всё - для фронта! Всё - для победы!

    В конце лета в Лазаревское приехало ещё несколько семей эвакуированных из Краснодарского края и Северного Кавказа. У соседки Веры Черновой, тучной бабы Мани, что жила в добротном пятистенке, поселили старого человека. Он во время бомбёжки потерял жену. Лиля видела его на берегу речки. Старик, шатаясь от голода, выискивал моллюсков. И ел их, выковыривая из раковин, длинными, негнущимися пальцами.

    Баба Маня не жаловала постояльца, он ей мешал. Эта обеспеченная старая женщина не работала в колхозе. На фронте у неё никого не было. Старуха промышляла самогоном. Рассказывали, что к ней по ночам приходят какие-то неизвестные люди и она меняет спиртное на вещи. Потом эти вещи продаёт. Соседки видели, как баба Маня в городе, на базаре из-под полы продавала новое солдатское белье. Однажды в очереди за керосином она жаловалась женщинам, что квартирант съел похлёбку у собаки. Бойкая на язык Веруня вспылила и возмутилась: "Ах, ты бочка сорокаведёрная! Сама, небось, масляные шанежки жрёшь, а старому, одинокому, голодному человеку миску щей налить жалко! Ноги чтоб твоей у меня не было"! - И женщины, стоящие в очереди, отвернулись от жадной старухи. Баба Маня не ожидала такого, ведь ей очень хотелось похвастаться зонтиком и шляпкой, что она выменяла за картошку у одной голодной горожанки. Лиля была тут же, слышала этот разговор и подумала, что им с бабушкой повезло, - их приютил добрый человек.

    Ксения Васильевна много значила для девочки. Лиля очень к ней привязалась. Ей нравилось у тёти Ксении всё. И её добрые глаза, от которых при улыбке отходили тоненькие лучики морщин, и её складные рассказы о старине, о родителях-старателях. И о том, как они с мужем жили на Дальнем Востоке. Даже запах лекарств, исходящий от тёти Ксении, нравился девочке. Ксения Васильевна тоже привязалась к Лиле. Учила её тяжелому крестьянскому труду, утешала, когда девочку дразнили местные ребята, если та перевирала русские слова. Жалела, опекала, наставляла свою смышлёную квартирантку.

    Однажды в конце лета, в воскресенье, Ксения Васильевна и Лиля пошли в лес за грибами. Березовый лес, пронизанный солнцем, слепил своей белизной. Едва заметная тропинка вывела их к Кирюшкину логу. Когда-то здесь добывали россыпное золото. Теперь же края старых шахт, шурфов, канав обвалились, заросли кустами шиповника, малины и жимолости. А на невысоких отвалах можно было встретить крепких боровичков и весёлые семейки красноголовиков. На одной из покосных полян был вырыт неглубокий колодец. Чья-то заботливая рука выложила донышко разноцветными камешками, и они, покрытые родниковой водой, сверкали как драгоценные. Полазив по отвалам и наполнив с горкой лукошки, они присели отдохнуть. Перекусили картофельными драниками, запивая их ключевой водой. Закрыв лицо платком от мух, уснула Ксения Васильевна.

    Чувствовалось приближение осени. Кое-где на солнце поблескивала ажурная паутина, словно седые пряди, появились на березах жёлтые ветви. Лёгкий ветерок срывал нарядные листочки и они, похожие на бабочек, падая, кружились. Воздух был прозрачен. Стояла первозданная тишина. Как всегда, мысли уносили Лилю в прошлую жизнь. Она улыбнулась, вспоминая, как старательские выработки, когда их впервые увидела, приняла за воронки от бомб.

    От внезапно раздавшегося громкого хруста бурелома под чьими-то тяжелыми ногами, Лиля вздрогнула. На поляну, прямо к колодцу, неспешно вышел огромный лось. Он наклонил свою рогатую голову и шумно, по - коровьи стал пить воду. Его коричневые, лоснящиеся бока то опадали, то вздымались. Это длилось менее минуты. Вдруг зверь резко поднял голову, шумно вдохнул воздух и быстро, несколькими прыжками ускакал в лес. Стало тихо, а на дне колодца колыхалось немного замутненной воды. Лиля не заметила, что на соседнем пригорке сидит старичок.

    - Что испугалась, девушка? – спросил он, улыбаясь: - Дедушка, а он всю воду выпил, - сказала Лиля.

    - Не жалей, внучка, колодец опять наполнится ключевой водой. А животных надо привечать. Они, как и люди, Божьи твари.

    На Урале летом смеркается поздно. Иногда деревенские девчонки приходили за Лилей и просили: "Баба Соня, пусти Лильку с нами бегать!" Ах, как хорошо быть среди сверстников! И хоть бабушка не надолго отпускала внучку, дома всегда было много дел, все равно, душа Лилькина ликовала. Молодёжь собиралась на пустыре возле пруда. Ребята постарше играли в волейбол. Любимой же игрой младших была: "Кандалы – раскуйтесь"!

    Игра проходила по всем правилам. Вначале набирались две команды. Для этого игроки подходили к предводителям парами и их "покупали". Каждому ведущему хотелось выбрать игрока наиболее сильного и ловкого. И только после этого начиналась игра. Члены каждой команды, крепко взявшись за руки, становились одна против другой на расстоянии двадцати шагов. По очереди, хором одна команда кричала другой:

    - Кандалы!

    - Закованы!

    - Раскуйтесь!

    - Кем?

    И тут шёл тонкий расчёт, и выбирался такой игрок, который не смог бы разбить цепь. И если ему все-таки это удавалось, то он уводил в свою команду одного из двоих игроков, где была нарушена цепь.

    - Тетя Ксеня, почему у вас играют в такую игру? Ведь кандалы бывают на арестантах?

    - Это история нашего края, Лилюша - объясняет Ксения Васильевна.

    - Недалеко от Лазаревского проходит старый тракт. По нему в далёкие прошлые времена мчались лихие тройки с бубенцами, шли, нагруженные разными вещами и продуктами телеги, а зимой – сани. По этому же тракту гнали ссыльных, закованных в кандалы. На звон кандалов выходили из окрестных сёл крестьянки и подавали милостыню бедолагам. Отсюда и появилась эта игра. В старые времена игрища устраивали только по праздникам. Я была тогда ещё девчонкой, но помню, что играли в "кандалы – раскуйтесь" молодые парни, ловкие и сильные.

    "Как различаются Урал и Украина! Даже детские игры разные. Вот кончится война, и мы с бабушкой вернёмся домой. И может случиться такое, что приедут туда папа, мама, братики. И я расскажу им об удивительном крае Урале". – Думала Лиля.

    А на кухне, за работой пели на два голоса тётя Ксения и бабушка: "В лунном сиянии снег серебрится, вдоль по дороге троечка мчится".

Часть вторая

    "Неужели это будет,

    Неужели я дождусь –

    Хлеба досыта наемся,

    Чаю с сахаром напьюсь?"

    (Народная частушка)

    Господский дом

    Лето прошло быстро, ну, просто промелькнуло. После знойного июля настал ровный, ласковый август. В сентябре по утрам пруд и реку молоком окутывал густой туман. Сухие жёлтые и багровые листы, кружась, падали с деревьев на землю и приятно шуршали под ногами.

    Лиля стала деревенской девчонкой. Ловкой, не суетливой, со скупыми, расчётливыми движениями. Она быстро управилась со сбором урожая, с помощью Нины выкопала картошку. Силёнок у обеих было немного, но девочки приноровились. Нина обхватывала куст руками, а Лиля, немного наклонив лопату, загоняла её глубоко в землю. " Раз!" И вся картошка - на поверхности. Урожай был добрый, иногда на кусте оказывалось до десяти крупных, розовых клубней. Девочки их оставляли здесь же для просушки. Погода стояла замечательная. Колька помог перевезти картошку на тачке. Ксения Васильевна выделила в подполье угол, куда и ссыпали они с бабушкой свой первый урожай. Это им еда на всю зиму. Хорошо, что вовремя успели.

    В конце сентября подули студёные ветры, они несли низко по небу тёмно-лиловые тучи. Пошли дожди. Как-то сразу оголились и стали чёрными ветви деревьев. И ещё совсем недавно яркий багряно-жёлтый ковёр, устилавший лес, стал тёмно-коричневым, тусклым. А за селом, где колыхались поля пшеницы, остались только колючая стерня, да скирды соломы.

    Школьные занятия начались в середине октября, пока не убрали весь, до последнего колоска, хлеб и не выкопали овощи. Дети уже устали от тяжёлой крестьянской работы, многие простудились, шмыгали носом и кашляли, поэтому, когда объявили, что с понедельника они начнут учиться, очень обрадовались.

    Каким же радостным для Лили был прежде этот день! Накануне приходила посылка от бабушки Зоси из Киева с нарядным платьем. В новый портфель, с обернутыми газетами книгами и тетрадками, мама клала завтрак - разрезанный пополам мягкий бублик, намазанный маслом, а сверху - ещё и вареньем, и – обязательно яблоко, такое спелое, что сквозь тонкую кожицу просвечивали чёрные косточки.

    Да и теперь начало занятий Лиля ждала с нетерпением. Дома тоже считали это событие важным и готовились к нему. Особенно постаралась бабушка. На спинке стула висело новое платье! Оно было комбинированным, сшитым из нескольких старых вещей, но смотрелось замечательно. Очень хороши были карманы, с небольшими клапанами, удачно закрывающие старые, заштопанные дыры. И ещё Софья Адамовна из старой, потёртой клеёнки смастерила школьную сумку с несколькими отделениями. А тётя Ксеня сшила старые больничные бланки – получилась тетрадь.

    И Лиля Саенко, захватив сумку с положенным туда бабушкой завтраком – вареной картофелиной, побежала учиться.

    Школа находилась в барской усадьбе. На возвышенном месте располагалось добротное здание с первым каменным и вторым деревянным этажами. Этот дом с резными наличниками на окнах, с треугольным, кружевным фронтоном над высоким крыльцом, который поддерживали деревянные колонны, принадлежал до революции местному богачу - золотопромышленнику. Когда-то его дед, ещё будучи молодым, обнаружил золотую россыпь в ручье, протекавшем по семейному покосу. По ночам, чтобы никто не видел, промывал он золотоносный песок. И нашёл несколько самородков величиной с булавочную головку. Съездил в Екатеринбург, продал там золото по хорошей цене. Известно - богатство идёт к богатству. Этот крестьянин стал скупать золото и платину и перепродавать. Разбогател. И сыну оставил много денег. А тот купил у крестьянской общины участок земли. На нём построил дом, посадил сад, а на склоне, спускавшемся к реке, разбил парк. Завёл породистых лошадей. В его каретном сарае стояли лёгкие дрожки, сани, изукрашенные затейливой резьбой, пролётка с поднимающимся верхом. Он стал самым богатым человеком в селе. Возгордился. Местные мужики, что с ним росли, дружили в детстве, ходили вместе по грибы и ягоды, говорили с подковыркой: "Ишь, какой барин нашёлся!" Но со временем он стал богачом – владельцем золотых и платиновых приисков. Построил в Городе шикарный особняк. Своего единственного сына отправил учиться горным наукам в Швецию. И постепенно в этом разбогатевшем крестьянине местный народ признал барина.

    Сын вернулся из-за границы через несколько лет и отца уже не застал в живых. Богатый наследник образовал в Городе приисковую контору, нанял служащих и управляющего. Сам же с семьёй уехал в Екатеринбург. Но родительский дом в Лазаревском не забывал, заведомо предупреждая слуг о приезде. Усадьба как-то незаметно стала называться барской, а дом – господским.

    Ксения Васильевна рассказывала, что когда была девчонкой, то ей приходилось бывать в господском доме. Она рано осиротела и воспитывалась у дедушки с бабушкой. Старик был охотник и рыболов. Он как-то в пруду поймал огромную щуку и наказал внучке, чтобы та снесла улов в барскую усадьбу и предложила повару. Ксюша взяла корзину, где на мокрой траве лежала большая рыбина. Она была ещё живая, то и дело открывала рот, глотая воздух, и била хвостом. Девочке стало жутковато от такого вида, и она прикрыла корзину платком. Постучав в калитку и, дожидаясь пока откроют, как-то оробела. И когда ей отворила горничная, молча протянула корзину. Но та подвела девочку к высокому крыльцу и велела дожидаться. Вдруг двери распахнулись, оттуда выскочили девочка и мальчик и попросили показать щуку. Ксюша открыла корзину, и дети с интересом стали рассматривать рыбу. А Ксюша с любопытством смотрела на них. Она таких нарядных детей никогда не видела. Они были оба одеты в матросские костюмчики. И говорили как-то чудно. То вроде бы по-нашему, то не по-нашему. Потом барчуки неожиданно пригласили её подождать повара в доме. Она стояла в большой передней, откуда шло несколько дверей в комнаты. Одна была полуоткрыта и девочка увидела, что в этой комнате пол устлан пушистым ковром, а на стенах висят картины. Они были большими и в красивых позолоченных рамах. Но тут вошёл повар, взял у неё щуку, отдал деньги и спросил, сможет ли она приносить к завтраку лесную землянику. Ксения ответила, что они с подружками каждое утро ходят в ближний лес по ягоды. И завтра принесут землянику.

    Впоследствии Ксения не раз бывала в господском доме, и даже как-то барчуки пригласили её покататься на качелях, но она постеснялась и не пошла. А тут наступила осень, господа уехали в Екатеринбург, и их Ксения уже никогда не встречала.

    После Октябрьской революции хозяин бросил всё нажитое и с отступающей армией Колчака убежал вместе с семьёй за границу. По его распоряжению слуги закрыли дом на мощные замки, а затем забили окна и входы досками.

    Но дом, несмотря на замки, заколоченные окна и двери, постепенно разграбили. Растащили мебель, фарфор, серебро, скатерти, постельное бельё, сшитое из тонкого голландского полотна. Сняли и унесли шикарные гардины, австрийские зеркала, картины, иконы и другие вещи – предметы роскоши и домашнего обихода. Конная сбруя, телеги, сани, экипажи тоже куда-то исчезли. А что осталось, впоследствии перенесли в надворные постройки, благо их было на господском дворе предостаточно.

    Потом в доме на втором этаже обосновался сельский совет, а на первом – школа. Но потом здание внутри перестроили и отдали всё под школу. Постепенно сад одичал, парк зарос, сараи покосились, разрушилась ограда. Но когда в Лазаревском образовали колхоз, кое-что из господского дома, из некогда богатой усадьбы, перекочевало на колхозный двор.

    Как-то из Города приехали три человека: две женщины и мужчина - музейные работники. Созвали колхозное собрание, где приезжие попросили жителей села помочь восстановить городской музей. Собрать по домам вещи, книги, картины, иконы, те, что когда-то находились в богатой усадьбе, и старинную утварь из крестьянских домов. В основном, сбором занимались дети. Они копались на чердаках, в сараях, и находили удивительные вещи. Всё это грузили на тачки и свозили на колхозный двор. Один мальчик даже притащил медвежий капкан. Прошли две недели. Музейные работники на трёх телегах увезли в Город много старых вещей, среди которых была медная посуда и другие предметы домашнего обихода, а также картины, иконы и иные ценные предметы, принадлежавшие когда- то местному богачу.

    Старики рассказывали, что в 1918 году, перед отъездом, верный хозяину человек - его слуга, закопал в усадьбе сосуд с золотом и платиной. Эти сокровища ищут и по сей день. Нет-нет, да и появится в старом заросшем саду яма или неглубокий шурф с раскиданной вокруг комковатой землёй. И ещё по селу шли слухи, что будто бы в Городе, на базаре видели этого слугу, изрядно постаревшего. Старожилы, предполагали, что всё это неспроста.

Знакомство

    С новой учительницей дети познакомились в конце лета, на колхозной работе. Она тоже была из эвакуированных.

    Алла Григорьевна присматривалась к детям, похожим и непохожим на тех, что учила у себя на родине в городской школе. Это были сметливые и ловкие ребята, знающие крестьянский труд. И ей было приятно сознавать, что она, городская жительница, не отставала от колхозников на тяжёлой крестьянской работе. Но всё же дети её вначале дичились - она отличалась от женщин их села. И одета была не так, и говорила не так. Но постепенно привыкли к речи учительницы и перестали стесняться. В перерыве на обед угощали печёной картошкой, прутиком вытаскивая её из костра, старались сесть поближе, чтобы послушать интересные рассказы новой учительницы. А Лиля сразу потянулась к этой женщине. В ней столько было общего с мамой! Нет, они не похожи были внешне. Алла Григорьевна тёмноволосая, смуглая, с карими глазами. Такие глаза поэты называют "очами". А у мамы глаза голубые, лицо белое, с нежным румянцем, а волосы светлые. Лиля запомнила: как-то мама с грудным Андрюшей на руках, стояла напротив окна и её волосы, пронизанные солнцем, казались золотистыми. Подошёл папа, обнял их обоих и восхищённо сказал: "Сашенька, у тебя золотые волосы!".

    Но всё равно, сходство было. Рост, фигура, речь. Да и то, что мама была тоже учительницей. И ещё, конечно, у Лили и Аллы Григорьевны были общие воспоминания о том времени, которое называлось "до войны". Алле Григорьевне тоже нравилась эта девочка. Она напоминала детей, с которыми приходилось общаться у себя на родине. Лилина история ей была известна. Сама пережившая подобное, женщина была преисполнена жалости к этому подростку, в сущности, ещё ребёнку.

    Алла Иванова понимала, что она здесь, в этом селе надолго. И ей - учительнице необходимо узнать как можно больше обо всём, что её окружало. Она присматривалась не только к детям. Учительнице интересно было многое. История села, быт его жителей, взаимоотношения между людьми. Ей, уроженке юга России - Ростовской области, где вследствие многонациональности уживалось несколько культур, эта часть страны – Урал была неизвестна. Молодой, любознательной женщине казалось, что она попала в какую-то самобытную, неизведанную глубь России. Да ведь так оно и было! Здесь многое было первозданным. И жилые постройки, рубленные на месте, и внутреннее убранство изб, обычаи, устои, а также речь сельчан – всё было особенным, самобытным. Старухи одевались так, как много лет тому назад их бабушки. А библейские имена: Исаак, Лазарь, Моисей, Самуил сохранились со времен заселения этого края староверами. И также как в древней Руси, слово "вы" почти не было в обиходе, и к местным старикам обращались, хоть и уважительно, но на "ты".

    Село Лазаревское – глубинка России. И так уж исторически сложилось, что здесь, со времён заселения края, не ступала нога завоевателя. В этих местах не было войн, за исключением - гражданской. Но та закончилась быстро, оставив после себя рассказы о белом терроре, да воздвигнутый борцам за свободу обелиск. То была война дедов...

    Эта же Великая Отечественная была войной всех, хотя проходила далеко от Урала. Дети Лазаревского никогда не видели фашистов, не испытали на себе страх от бомбёжек, обстрелов, от постоянной угрозы быть убитыми или угнанными в Германию. Но их отцы далеко на фронте сражались и гибли за Родину, за своих детей, за свои дома. Война принесла недостатки в семьи, нарушила привычную, налаженную жизнь, лишила ребят безбедного детства. И эта – Великая Отечественная была уже их войной...

Ростовчанка

    Эта война была войной и Аллы Григорьевны Ивановой - матери двоих детей, эвакуированной женщины из Ростова.

    Алла родилась и выросла в небольшом южном городке. Её отец был главным врачом местной больницы, а мама – акушеркой. Ивановы жили в большом доме с мезонином, построенным ещё дедом Аллы - земским врачом. Над мезонином возвышался маленький чердак с запылённым оконцем, забитый разным хламом. Как то туда по узкой лестнице забралась девочка Алла. И обнаружила связки старых, ещё дореволюционных журналов с картинками. На них были изображены дамы и кавалеры в красивых одеждах, бедные люди - персонажи героев произведений, напечатанных в этих изданиях. В них можно было прочесть о парижских модах, о рецептах домашней кухни и о других интересных вещах. В одном журнале девочка увидела фотографию царской семьи. Она очень удивилась, что у царских детей такие обычные лица. И одеты они очень просто. Особенно ей понравился царевич. Маленький мальчик, а одет, как заправский матрос! А у царицы строгое лицо, но она такая красивая! А царь с бородкой и усами – улыбается. И царевны хорошенькие, с распущенными волосами, в беретиках и тоже улыбаются. Эти журналы назывались "Нива". А издавал их Маркс в Санкт-Петербурге. Алла одного не могла понять: как это Маркс был против царей, а такое печатал? Она была уверена, что есть только один Маркс, который с Энгельсом. Откуда ей было знать, что Маркс это распространённая немецкая фамилия, почти так же, как Иванов у русских.

    Вот такой клад обнаружила Алла Иванова, когда ещё только начала учиться в школе. Она, здесь же, в мезонине, из старых вещей устроила себе кабинет и часто там пропадала, особенно в каникулы. Листала старые журналы, рассматривала картинки, а когда повзрослела, стала читать всё, что было напечатано в этих журналах. Дед и бабушка одобряли её любовь к чтению, но предупредили, чтобы она о журналах никому не рассказывала. В те времена читать литературу, где были изображения царей, было опасно. Но именно эти, пожелтевшие от времени журналы и, конечно, книги, определили Аллин выбор профессии.

    В жизни у неё складывалось всё как-то ладно. Училась ровно. На летние каникулы её отправляли в хутор к бабе и деду по маме – донским казакам. Там Алла объедалась фруктами и прямо с бахчи – дынями да арбузами. Помогала бабушке по хозяйству. Научилась доить корову и управлять волами и как заправская казачка знала, где "цоб" и где - "цобе". Возвращалась в родной городок, в дом с мезонином, загоревшая, с облупленным носом, соскучившаяся по родителям, книгам, друзьям, налаженному городскому быту.

    Десятый класс Алла закончила на "отлично". Уехала в Ростов, поступила на филологический факультет, чем нарушила семейную врачебную традицию. Поселилась в общежитии и сразу окунулась в студенческую жизнь многообразную и нескучную.

    Рослая, хорошо развитая физически, она любила спорт. Много времени проводила на волейбольной площадке. Играла сначала за факультет, а потом вошла в сборную института. Как-то на соревнованиях, в игре против команды Ростовского университета, подвернула ногу. Да так сильно, что не смогла самостоятельно идти. Сёмка Брикман с физмата жил недалеко. Они с другом переплели руки, сделали "стульчик", усадили на него Аллу и доставили в квартиру Брикманов.

    Отец Семёна заведовал аптекой, которая до Октябрьской революции принадлежала его отцу. Брикманы жили в большой коммунальной квартире, когда- то полностью принадлежавшей их семье. Но постепенно их "уплотнили" до одной комнаты. Когда же Сёма стал старше, сделали из одной комнаты две, перегородив её шкафом. За эту перегородку и внесли смущённую Аллу. Нога очень болела, к ней невозможно было прикоснуться. Оказалось, что у девушки вывих. Вызвали знакомого врача, он всегда лечил семью Брикманов. Добродушный старичок дёрнул за ногу, Алла крикнула от боли и потеряла сознание. Очнулась на диване Семёна. Её сделали перевязку, туго стянув марлевой косынкой щиколотку. Нужно было идти домой в общежитие, но мама Семёна – Анна Соломоновна сказала, что ноге необходим покой, и пусть Алла останется на ночь у них: "Сейчас я покормлю девочку куриным бульоном, а завтра она сможет идти куда захочет". Тон у Анны Соломоновны был категоричным, Сёма её поддержал, и Алла вынуждена была подчиниться.

    В курсе событий были уже все обитатели коммунальной квартиры, на глазах которых с младенчества проходила жизнь Семёна. Они ходили на цыпочках мимо двери Брикманов и многозначительно говорили непосвящённым: "У Сёмы девушка". Когда же пришёл с работы громкоголосый Михаил Григорьевич - Сёмин отец, жена его встретила у входной двери и зашикала:

    -Миша, умоляю, говори потише.

    -Да что случилось, Аня? - Удивился он таинственному выражению её лица.

    - У Сёмы, за перегородкой девушка с вывихнутой ногой.

    - У нашего шалопая девушка? И что, хорошенькая? Слава Богу! Я так давно ждал этого!

    - Ах ты, старый ловелас! Иди, уже, вымой руки, сейчас будем ужинать.

    Хозяйка застелила стол свежей, накрахмаленной скатертью, так тщательно отутюженной и аккуратно сложенной, что, казалось, она состоит из ровных квадратов. Из буфета достала десертные тарелки и нарядные чашки с блюдцами, купленные ещё до революции в магазине Великанова – лучшем посудном магазине Ростова. Разложила тонко нарезанную холодную телятину и сыр, поставила вазочки с домашним печеньем и вареньем, хрустальный графин с вишнёвой наливкой. Мужчины помогли смущённой Алле доковылять до стола, усадили её в уютное кресло, подставив под больную ногу стул. За гостьей галантно ухаживал Михаил Григорьевич, подкладывая на тарелку еду, смешил Семён, изображая в лицах любопытных соседей, приветливо улыбалась Анна Соломоновна. На стол падала тень от нарядного, оранжевого абажура. Было уютно. Немножко кружилась голова - ни то от боли в ноге, ни то от наливки. И девушка перестала стесняться, почувствовала, что ей здесь рады, и даже нашла, что этот дом напоминает родительский. А про себя, удивилась: "Как это они с Сёмкой до этого времени не замечали друг друга?" Мысли молодого человека крутились в том же направлении.

    Алла вскоре поправилась, опять стала играть в волейбол. И возле неё теперь частенько можно было увидеть Семёна Брикмана с физмата. На третьем курсе они решили пожениться. Конечно, это не было неожиданностью для родителей с обеих сторон. Но всё же, но всё же....Когда Сёма сказал об этом своим, Анне Соломоновне стало как-то не по себе. Она опасалась женитьбы их сына на русской девушке. Эти же мысли были в голове и у Михаила Григорьевича, но он старался их не высказывать и пытался успокоить жену.

    - Родители Аллочки – врачи, интеллигентные люди, они не могут быть антисемитами.

    - Миша, ты идеалист. Ты что, забыл тот погром, где погибли твои родственники?-

    - Успокойся, родная, у нас давно уже нет погромов, всё будет хорошо. Обрати внимание, как замечательно они смотрятся вместе.

    - Да мне и самой нравится эта девочка. Ты подумай только: её слушается даже наш шалопай! И всё же, мне тревожно за их будущее, а самое главное – за их будущих детей – полукровок.

    - Ах, Анечка, кто может знать, что лучше,а что хуже, ведь браки заключаются на небесах... – сказал, задумавшись, Михаил Григорьевич. -Миша, ты стал религиозным? - усмехнулась Анна Соломоновна.

    . Да, он был атеистом, хотя не верил в "светлое будущее" И разделял тревоги жены. Как же он понимал её, родную и такую мудрую, с полуслова! Как же был согласен с ней! И с благодарностью подумал: "Нет ничего лучше хорошей жены и нет ничего хуже плохой жены". Эту пословицу часто повторял его покойный отец Григорий Ильич.

    Конечно, Михаил не забыл тот погром. Именно тогда разграбили их аптеку. Выпили всё, что можно было выпить, а остальное истоптали, уничтожили, разбросали. А его самого, отца и мать спасли соседи. Когда же и к ним ворвались пьяные погромщики, то старуха – соседка заслонила собой дверь комнаты, где находилась семья Брикманов и крикнула: "Да образумьтесь, вы, это же наш аптекарь!"

    Но что бы ни мыслили на сей счёт родители Семёна, молодые расписались. Алла оставила себе девичью фамилию. Осенью сыграли скромную свадьбу. Потом её повторили уже на хуторе, куда съехались родственники с обеих сторон. Зятем остались довольны. Семён был видным и толковым парнем.

    Молодожёны поселились за перегородкой в комнате Брикманов. Через год у них родились близняшки Саша и Маша. Вскоре в Ростов приехала Аллина бабушка и увезла молодую маму и детей в старый провинциальный городок, в дом с мезонином. Дед и бабушка уже не работали. Отец всё также заведовал больницей, а мама – родильным домом. Они приходили домой поздно и все заботы об Алле и девочках легли на плечи стариков. Но, слава Богу, все были здоровы, стало быть, и счастливы.

    Когда близнецы подросли и окрепли, Алла переехала в Ростов. Закончила институт и стала работать в школе, где математику преподавал Семён. Вскоре они забрали к себе Сашу и Машу и зажили большой семьёй в заботах и радостях. Конечно, жить в одной комнате шестерым было тесно, но им повезло. Освободилась в квартире небольшая комната, и Семёну на неё дали ордер.

    За девочками присматривала Анна Соломоновна. Эта миниатюрная пожилая дама, ростом едва достигавшая мужу до плеча, в своих маленьких ручках крепко держала семью. Была замечательной хозяйкой, любила во всём порядок и везде успевала. Соседи её уважали, немного побаивались и звали меж собой "наша аптекарша".

    Внучки преобразили жизнь родителей Семёна. То, что запрещалось другим, этим двоим разрешалось. Они прыгали на диване, сминая туго накрахмаленную накидку, заставляли дедушку играть с ними в прятки и в лошадки, переворачивали в комнате всё вверх дном. Бабушка и дедушка души в них не чаяли. Девочки были на одно лицо, обе похожи на Семёна. И кто из них Саша, а кто Маша, могли определить только родители, да бабушки с дедушками. Обожание внучек перешло и на Аллу. Она ладила со свекровью, старалась не перечить этой мудрой и немало пережившей женщине.

    В начале лета 1941-го года Семён перевёз семью к родителям Аллы. Сам же мотался туда и сюда, потому что серьёзно заболел отец. У того определили рак желудка и назначили на операцию. Но тут началась война, и о лечении Михаила Григорьевича не было и речи. Семёна мобилизовали, он был командиром запаса, так что его сразу же отправили на фронт.

    Немцы стремительно наступали. Родители Аллы настаивали, чтобы она с внучками эвакуировалась. С этой целью отправили их в Ростов, надеясь на то, что из большого города организованным путём можно будет уехать за Волгу, в глубокий тыл. Но Михаил Григорьевич был так болен, что никуда ехать не мог.

    Вскоре немцы заняли Ростов. Наутро висели объявления, чтобы все евреи явились в полицию для регистрации. Понимая, что за этим стоит, мало, кто добровольно хотел идти в участок. И в то же время еврейское население знало, что полицаи из местных жителей их выдадут, но надеялись на чудо. А Аллу с детьми ночью Михаил Григорьевич увёл в тёмный подвал.

    Им всем повезло, потому что первая оккупация Ростова продолжалась лишь несколько дней. Наши войска на короткое время отбили город у немцев. И когда Алла с дочками вышла из укрытия, то все ужаснулись: в тёмных волосах молодой женщины от виска шла седая прядь.

    И всё же они успели уехать. Алла с болью оставила родителей мужа, те не могли эвакуироваться из-за болезни Михаила Григорьевича. А Ростов вскоре опять заняли немцы. Теперь уже надолго.

    Осенью начался массовый расстрел евреев. Женщин, стариков, детей гнали на смерть по встревоженному городу. Шли те, что не смогли уехать из-за болезней или нехватки транспорта. И - те, что надеялись, - с ними ничего плохого не произойдёт, ведь немцы – культурная нация! Шли те, которые, подчинившись приказу, явились добровольно и те, кого выгнали из домов полицаи по доносам соседей и знакомых. Шли евреи и полукровки – полуукраинцы, полурусские.

    Прохожих почти не было, но жители наблюдали за этой, идущей на смерть колонной из калиток, подворотен, окон квартир. Брикманы тоже находилась среди обречённых, отмеченных жёлтой шестиугольной звездой – звездой Давида. Анна Соломоновна правой рукой поддерживала больного мужа, а левой - свою старшую сестру Сару. Она и в такое время не изменила своим привычкам. Была одета тщательно, как всегда одевалась, выходя на улицу. Шла стройная, с прямой спиной, в туфлях на каблуках. Её длинный белый шарф сполз с головы и развевался по ветру, как будто оставлял прощальный след. Люди молча провожали колонну. И кто-то тихо сказал: - "Смотрите, вон идут аптекарь с аптекаршей". И в тот же миг зловещую тишину пронзил истошный крик: " Анечка-а-а!". Всполошились полицаи, залаяли собаки. Анна заплакала, она узнала голос своей старой, задушевной подруги ещё с гимназических времён. Слёзы слепили глаза, лились по лицу, и она не могла их вытереть. Эта хрупкая женщина своими маленькими руками поддерживала двух больных людей. Она была для них опорой, она была стержнем...

    Обо всём этом оставшиеся в живых родственники и друзья трагически погибших узнали позже, когда закончилась война…

    А Алла с дочерьми после долгих скитаний попала на Урал, в большой промышленный город. Ей здесь трудно было устроиться с малышками, и она уехала в Лазаревское, где не хватало учителей, и где ей дали комнату при школе. Старая Тимофеевна, вынянчившая многих детей, согласилась присматривать за Сашей и Машей.

    Алле Григорьевне дали четвёртый класс, а также назначили преподавателем русского языка и литературы у старшеклассников.

    Новая учительница не то, чтобы волновалась, но как-то была насторожена перед встречей с коллегами. Но всё обошлось. Директор школы привёл её в учительскую и представил. Все, кто были там, оторвались от своих занятий и с любопытством посмотрели на Аллу. Перед ними стояла молодая, стройная женщина. И всем бросилась в глаза седая прядь в её тёмных волосах, идущая от виска. С некоторыми преподавателями Алла познакомилась на уборке урожая, некоторых видела впервые. Ей приветливо, как старой знакомой, улыбнулись две молодые учительницы. Они в этом году впервые после окончания института стали работать в школе. Встал и учтиво представился старый человек – учитель математики. Чуть приподнялась женщина с усталым лицом – Антонина Ивановна, ведущая биологию и химию. Алла как-то ненароком остановила взгляд на её мозолистых, натруженных руках. Потом директор опять пригласил её в свой кабинет. И глядя вслед новой сотруднице, после того, как та вышла за дверь, учитель математики сказал, растягивая слова: " Да, так могут ходить только ростовчанки". Биологичка подняла на него глаза и с усмешкой сказала: "Всё гусарствуете, почтеннейший!" И на миг в этой усталой женщине стала узнаваема начитанная юная библиотекарша Тоня, приехавшая много лет тому назад в Лазаревское заведовать избой-читальней. Стало понятно, что эти два немолодых человека давно знают друг друга, и между ними что-то когда-то было. И это былое, запрятанное где-то глубоко, не ушло из памяти и проявилось здесь и сейчас. Молодым сотрудницам стало неловко, они смутились, потому что эти двое были жителями Лазаревского и их учителями. Известно, что в селе жизнь каждого на виду…

    В тот же день Алла Григорьевна в строгом тёмном платье, с белым воротником, заколотым камеей, гладко причёсанная, с греческим узлом волос на затылке, вошла впервые в четвёртый класс. Дети никогда не видели её такой нарядной и от этого ещё более красивой. Незря местные старухи говорили о ней: - " До чего же баская, ну чисто икона!"

    Алла волновалась. И пока дети стоя приветствовали её, поборола своё волнение. Тихо поздоровалась с ними. Усадила. Оглядела класс. Милые детские лица. По ним можно читать. Настороженные, любопытные, но в общем, доброжелательные. Она остановила взгляд на Лиле. И девочка улыбнулась ей. "Что ж,- подумала учительница,- нужно стать своей для всех них".

    Постепенно дети привыкли к тихому голосу учительницы, к её речи. А говорила она интересно, объясняла понятно. А ещё дети оценили её доброту, её отзывчивость. Бывало, прибежит какая-нибудь девчушка в школу, да ручонки и познобит. Ведь некоторые ученики жили за три километра, в противоположном краю села. Так учительница, пока не ототрёт и не согреет руки этой девочки, и урок не начнёт.

    Аллу Григорьевну уважали и слушались. И даже самые озорники чувствовали себя виноватыми не приготовив домашнего задания. "Что же ты, деточка, урок не выучил?" - спрашивала она лобастого, кареглазого Ваню Смирнова, по прозвищу "Ленин". "Дак, я мамке давеча почту помогал разносить", - отвечал смущённый парнишка. Мать Вани - Лена, худая, высокая, мосластая баба, которую в селе звали "Верстой", работала почтальоном. Она прижила сына от какого-то приезжего человека. Так он стал зваться по матери – ленин Ванька, а потом просто - "Ванька Ленин". Лена с сыном, которого любила самозабвенно, жила в маленькой избушке на два окошка. А рядом, по той же улице, жил её брат. И там тоже рос сын Иван. Но если в деревне есть "Ванька Ленин", то непременно должен быть и "Ванька Сталин", решили местные ребята. Так в деревне появился "Ванька Сталин", двоюродный, или как говорят на Урале – сродный брат лениново Ивана. Эти прозвища приносили много неприятностей и обоим Иванам и тем, кто их так называл. После угроз парторга, председателя колхоза, милиционера, звать ребят прозвищами остерегались, но не надолго. Проходило время, и кто-то из ребят опять кричал: "Ванька Ленин" или "Ванька Сталин".

    К чему никак не могла привыкнуть Алла Григорьевна, так это к деревенским прозвищам. Из-за этого как- то случился конфуз, о чём она долго переживала. В начале учебного года из окна Алла Григорьевна увидела мать Ивана. Молодая учительница, коренная жительница Лазаревского сказала: "А вот и Лена Верста идёт, это к Вам, наверное, Алла Григорьевна". Ну, та и пошла навстречу женщине, протянув ей руку, сказала: "Проходите, пожалуйста, товарищ Верста, присаживайтесь". И услышала как прыснула эта учительница и сдержанно засмеялся математик. "Да не смущайся, Григорьевна, сказала Лена, я и есть Ленка – Верста, так меня зовут сызмальства. Меня всегда за чем нибудь посылали, я на ноги скорая".

    Четвёртый класс занимался во вторую смену. Уже в четыре часа смеркалось, и учительница зажигала керосиновую лампу. Все ждали с нетерпением этого часа, потому что именно в это время начиналось самое интересное. Алла Григорьевна читала детям вслух или рассказывала из ранее прочитанного.

    Теперь, когда она стала работать в школе этого уральского села, на память приходили романы и повести, прочитанные в далёком детстве и юности. Рассказывать и самой было интересно. Она видела, как внимательно её слушают. Дети сидят как им удобно. Кто-то откинулся на спинку, кто-то облокотился на парту, подперев ладонями щёки. На лицах то появляется улыбка, то глаза наполняются слезами… Учительница рассказывает роман Войнич "Овод". На передней парте сидят её маленькие дочери Саша и Маша. Алла Григорьевна с детьми живёт в комнатушке при школе. Днём за девочками приглядывает бабушка Тимофеевна, а после четырёх часов уходит домой и девочки идут к маме на уроки. Они хоть и малы, но слушают внимательно. Мама так интересно рассказывает! Звонок прерывает повествование. Дети покидают уютный, тёплый класс и бегут домой по тёмным, заснеженным улицам, подгоняемые уральским морозом.

Нужда

    Уже прошёл год и пошёл - второй с тех пор, как в Лазаревском появились эвакуированные. Но не все смогли прижиться в селе. Потому что просуществовать на то, что выдавалось в колхозе на трудодни, было невозможно. А подсобного хозяйства, без которого в деревне не живут, у них не было. Вот и подались семья за семьёй в Город. Устраивались работать на оборонные заводы, рудники, благо их там было немало. Жили в общежитиях, или на частных квартирах. Кое - кому удавалось получить комнату в бараке, что считалось большой удачей.

    А Лиля с бабушкой прижились в Лазаревском. Да и куда им было деваться? Слава Богу, хозяйка их не гнала. Сельчане уважали и относились по - доброму. Да иначе, вроде, и быть не могло, ведь к Софье Адамовне женщины часто обращались с просьбами: то помочь скроить, то за советом, как лучше "изладить" детскую одежонку. А она из пожилой, красивой дамы, какой была до войны, превратилась в старуху с трясущейся головой. Постоянно мёрзла, всегда была повязана крест-накрест старой, видавшей виды шалью – подарком Ксении Васильевны. Да и Лиля изменилась. Вытянулась и ещё больше похудела. В этом голенастом подростке с трудом можно было узнать весёлую девочку в матроске, что приехала погостить к бабушке в Киев. Не с чего было молодеть и хорошеть. Нужда и голод вошли в их жизнь. Небольшие припасы, заготовленные летом, и деньги, заработанные бабушкой шитьём, давно закончились. Осталось немного картошки в подполье, да надежда на помощь колхоза. Они забыли какой вкус у мяса, масла, сахара.

    Лиле шёл тринадцатый год. И они с бабушкой решили, что будущей осенью девочка попытается устроиться в Городе ученицей в какую-нибудь швейную мастерскую. Там, может, ей дадут койку в общежитии. И Софья Адамовна поселится вместе с ней. Пока же Лиле нужно, во что бы то это ни стало, окончить четвёртый класс, потому что без начального образования её никуда не примут.

    Лиля видела, как прямо на глазах стареет и дряхлеет её бабушка. Как-то у Софьи Адамовны случился сердечный приступ. Да с такой сильной болью, что она не смогла добраться до постели, и упала возле. Дома никого не было. Там на стылом полу, с холодными каплями пота на лбу и увидела её Лиля, когда вернулась из школы. И не снимая пальто, бросилась к ней.

    - Бабусенька, родненькая, потерпи, сейчас я тебе помогу, - говорила она дрожащим голосом, капая лекарство в стакан. Приподняла голову бабушки, подложила подушку, укрыла тёплым полушубком, подоткнув его со всех сторон. На этот раз, на счастье, тётя Ксеня пришла раньше с работы. Сделала укол. Затем они вдвоём помогли Софье Адамовне перебраться на кровать.

    Это был приступ грудной жабы. Ксения Васильевна на скрывала от Лили опасности болезни. И та всё поняла, прочувствовала своим маленьким, детским сердцем. Нужно жалеть, беречь бабушку, бабусю, ведь она единственная у неё осталась. Папа на войне, мамы с братиками, может, уже нет в живых. Их осталось только двое в этом чужом, холодном краю.

    И Лиля с этого времени стала главой их маленькой семьи. Работа по дому почти вся была на ней. А на ком же ещё? У тёти Ксени свои заботы, ей тоже нелегко. Она то и дело ездит в город – навещает свою больную одинокую тётку. Этим летом на тяжёлой мужской работе надорвалась золовка Ксении Васильевны - вдова Веруня, да так повредила себе что-то внутри, что лежала влёжку, исходя кровью. Её тринадцатилетний сын Колька, прибавив себе год, подался в Город, в ремесленное училище. Жил в общежитии. Приезжал домой раз в месяц - за картошкой. Так что содержание семьи погибшего брата почти полностью легло на Ксению Васильевну. И Лиля старалась делать больше по дому, чтобы не быть в тягость. Она расчищала дорожки от снега во дворе и за калиткой, таскала дрова и носила воду. Полоскала бельё в проруби. Приноровилась и к этой тяжёлой, недетской работе. Так же, как местные женщины, не отжимая, кидала бельё в решётку. А потом везла его на санях домой, затаскивала в кухню, подставив под решётку таз. А когда вода с белья стекала, отжимала его и вешала в холодных сенях или во дворе. И оно там сохло, громыхая на ветру, как оторванное железо на крыше.

    В доме, как-то сам по себе, установился определённый порядок. Первой вставала Софья Адамовна. Растапливала плиту дровами, запасёнными с вечера Лилей. Ставила чайник. И когда просыпалась Ксения Васильевна, чайник уже кипел. Она завтракала и уходила на работу в больницу, расположенную далеко от дома, за плотиной. Последней поднималась Лиля. Бабушка ставила перед девочкой стакан морковного чая с лепёшкой из картофельных очистков.

    После такого скудного завтрака ещё сильнее сосало под ложечкой. Она не могла слушать учительницу. Мысли были только о еде. С нетерпением ждала, когда наступит большая перемена, и в класс внесут кастрюлю с каким–нибудь супом и маленькими кусочками хлеба. Быстро съедала то, что ей наливали в кружку, а остатки аккуратно зачищала хлебной корочкой.

    Ей было неловко, ей было стыдно, что она всегда голодная, ведь далеко не все дети такие. Некоторые даже отказывались от супа, а кое-кто доставал из сумки румяные шанежки, и от их запаха у Лили кружилась голова.

    Село Лазаревское было с испокон веку богатым. Кроме колхоза, в нём существовала старательская артель. До войны почти во всех дворах держали корову, овечек, свиней, птицу. К каждому дому примыкал огород. Но началась война, и большинство мужчин ушло на фронт. Женщинам стало невмоготу управляться с хозяйством и одновременно работать в колхозе. А огромные налоги, что нужно было платить за корову! Резали скотину. Есть-то что-то надо! Постепенно село беднело. Но, в основном, коренные жители села не голодали. Выживали за счёт больших огородов. Даже, наоборот, - у некоторых были излишки овощей. Они их продавали, или меняли на вещи. С Города в село шли измождённые люди. За каракулевую шубку, за золотое обручальное кольцо давали ведро картошки. Вещи меняли только на продукты. У Софьи Адамовны и Лили не было ни вещей, ни денег. Так они и жили – впроголодь...

    А в селе начали умирать от голода. Первым умер старик - постоялец тёти Мани. Уснул и не проснулся.

    Как-то Ксения Васильевна пришла с работы очень расстроенная. Она шепотом рассказала, что к ним в больницу попало несколько узбеков - трудармейцев с дистрофией, сильно обмороженных. Форму им не выдали, а послали на заготовку леса. Эти пожилые южане, не приспособленные к работе в тайге, не знающие русского языка, одетые в стёганные халаты и тюбетейки, голодали и мёрзли. Они разжигали прямо на снегу костры и согревались кипятком. Несколько человек удалось спасти, поместив в больницу. Многих похоронили. А хоронили-то как! Просто выкопали канаву и зарыли всех вместе, как животных. Такие вести просачивались в дома, разносились по селу. Но, не дай, Бог, было обмолвиться об этом в людном месте! Могли и посадить.

    Однажды вечером, когда Лиля уснула, Софья Адамовна попросила вынуть из своих ушей серьги. Ксении Васильевне пришлось потрудиться, потому что они так вросли в мочку уха, что их достать было непросто. Эти две сапфировые голубые капельки – фамильная драгоценность семьи Брыльских. досталась Зосе, когда та родила Сашеньку. Молодой невестке вдела их в уши сама свекровь – Лилия Ильинична. А той привёз из Амстердама в подарок отец. Когда же появилась на свет Лиля, бабушка хотела передать фамильную драгоценность дочери, но не смогла вынуть из ушей. Да и та была против. Ношение серёжек учителями не поощрялось.

    Софья Адамовна завернула серьги в платочек: "Это на самый чёрный день. Если со мной что-нибудь случиться, то передай это, пожалуйста, Лиле."- Попросила она Ксению Васильевну.

    Прошёл почти год с тех пор, как Лиля написала письмо в Биробиджан с запросом о маме и братьях. Но ответа никакого не было. И они с бабушкой как-то суеверно перестали говорить об этом. Лиля со страхом ловила себя на мысли, что стала забывать как выглядели лица её маленьких братиков...

    Война скосила уже многих мужчин из их села, а похоронки всё шли и шли. Как же боялись этих чёрных вестей с фронта! Как радовались простому солдатскому письму – треугольнику! Хоть - с фронта, хоть - с госпиталя. Пусть раненый, но ведь жив, жив, родимый!

    Фронт, передовая это - постоянная, повседневная напряжённая работа. Под обстрелами и бомбёжками, под разрывами снарядов. Это многокилометровые переходы с пулемётами и ящиками патронов, когда от пота разъедает всё тело. Адская работа. От чего никто и ничто не может освободить. Разве только смерть или тяжёлое ранение...

    А в тылу единый призыв: – "Всё для фронта, всё для победы!". – И это не лозунг, это формула жизни. С утра до ночи работают на заводах женщины, дети, старики. Встают по гудку и ложатся по гудку. И в сёлах – всё на женщинах и детях. Повседневный, изнурительный труд, который мог прерваться только смертью или сильной болезнью. А на фронт идут поезда не только с военной техникой и боеприпасами, но и с хлебом, овощами, тушёнкой, маслом, сахаром, махоркой. И всеми другими вещами и продуктами, без которых не может воевать солдат. Поэтому: "Всё для фронта, всё для победы".

Надежда

    После Октябрьских праздников по радио передали, что наши войска на Сталинградском фронте перешли от обороны к наступлению. Вместе с этой вестью пришла надежда, что всё изменится к лучшему. У фашистов будут отвоёваны родные города, их погонят на запад. И по этому поводу в лазаревской церкви отслужили молебен. Софья Адамовна, хотя и была католичкой, тоже пошла помолиться в православную церковь.

    Приближался Новый 1943 год. И люди молились, и люди мечтали, и люди надеялись на то, что этот год станет более счастливым, принесет в их жизнь перемены к лучшему. Ведь без веры в успех, без надежды на лучшее - не прожить. И когда появились первые сообщения о наступлении наших войск, в канун нового 1943 года, люди это восприняли не только как благую весть, но и событие, которое нужно отметить – порадоваться, отпраздновать.

    Люди соскучились по радостям, улыбкам, смеху.

    Вот и постановили на педсовете директор школы и учителя устроить новогодний бал с ёлкой, концертом и подарками. И обязательно пригласить на праздник родителей.

    Лиле руководитель самодеятельности, слепой баянист дядя Коля, сказал, что у неё хороший голос и что она будет петь не только в хоре, но и одна может выступить. И девочка выбрала украинскую песню "Думка", её на два голоса любили петь папа с мамой.

    В общем, в этой предновогодней круговерти стало как-то легче жить, появились светлые надежды. А у Лили чуть не сорвалось. Как-то в выходной день их класс вместе с Аллой Григорьевной пошёл в клуб, куда привезли замечательный фильм "Волга-Волга". Перед сеансом всегда показывали военные киносборники. И в этот раз на экране показали войну и мирных жителей, гибнувших от обстрелов. Лиля это увидела и с ней опять случилось то, что в тот сентябрьский день, когда она потеряла маму и братиков. Но никто этого не заметил, пока на экране не появился товарищ Сталин и с ним другие вожди. Все встали, зааплодировали, закричали "ура", а Лиля осталась сидеть. Вот тут-то на неё учительница и обратила внимание и быстро увела домой.

    И опять девочка почти перестала разговаривать. Лежала в постели, безучастная ко всему. Она всё почему-то вспоминала как её наказала мама, но за что не могла никак вспомнить. Но всё-таки вспомнила. Она вспомнила, как выскочила во двор, чтобы снять высохшее бельё, и увидела, что над лесом, вблизи их дома, делает круг немецкий самолёт-разведчик, затем он улетел, а в воздухе один за другим появились три других фашистских самолёта. Каждый - делал круг над лесом, и из него выпадали парашютисты. Лиля с ребятами забрались на крышу сарая, оттуда было лучше видно. Парашюты открывались один за другим, и немцы, а их было много, заняли лес. Началась стрельба, слышались взрывы гранат, шёл настоящий бой. Выбежала из дома мама и стала требовать, чтобы ребята слезли с крыши. Но им было совсем не страшно, а даже интересно - они наблюдали за боем... А когда слезли с сарая, то получили взбучку от своих матерей. Лилю никогда не били родители, а тут Александра Андреевна больно её шлёпнула и сама же заплакала. Ведь война шла совсем близко от их дома!

    Но это был бой местного значения, Парашютный десант почти весь уничтожили. Но кое-кто всё же сумел скрыться в лесу, а двоих задержанных фашистов привели на зенитную батарею, стоявшую близко от их дома. Ребята видели как провели этих десантников - обыкновенных парней. На них даже форма была наша, красноармейская. А ночью немцы сильно бомбили и попали в флигель, стоящий во дворе бабушкиного дома. А там жил маленький мальчик, с которым любил играть брат Митя.

Антонина Ивановна

    Корове "Зорьке" пора было уже отелиться. И Антонина не спала третью ночь. Караулила стельную корову, опасалась, что телёнок может замёрзнуть, потому что вторая половина декабря в этот год была особенно студёной. На третью ночь "Зорька" опросталась, родила тёлочку. И когда корова облизала новорожденную, хозяйка унесла её в тёплую избу. Здесь, на кухне был уже отгорожен закуток с подстилкой, куда она бережно опустила маленькое трогательное существо. Завтра, с утречка Антонина отнесёт тёлочку к "Зорьке" на кормёжку. А пока нужно самой отдохнуть. Сильно намаялась она за последние дни. Нужно было везде поспеть. И на работе, и по домашнему хозяйству.

    Антонина Ивановна работала в школе. Преподавала биологию и химию.

    Она совсем закрутилась в последнее время. Нигде не поспевала. В школу приходила неухоженная, толком не причёсанная, не отдохнувшая, не готовая к урокам. Все мысли её были о доме, о скотине, которую нужно вовремя накормить и напоить. А скотины у неё был полон двор. Корова с годовалым бычком, а теперь ещё и – тёлочка, овечки, поросёнок, куры. Где уж было думать о причёске!

    Раньше Антонине было легче. Много делала по хозяйству свекровь. Но две недели тому назад она её похоронила.

    Перед смертью старуха, то и дело теряя сознание, напутствовала сноху.

    -Ты, Антонида, замуж больше не ходи. Блюди себя. Береги хозяйство. Жди Мишаню с войны. Молись, чтобы вернулся живым. Да невесту выбери ему сама. Чтобы была с приданым и работящая. Не то, что ты – безродная голытьба.

    -Да, что, Вы, маманя, всё лаетесь, ведь умрёте скоро, а всё за старое.

    -А, ты, меня, Тонька, не кори. Я тебе вон какое богатство оставляю!

    -Вы, молодость мою сгубили. Я двадцать лет горбатила, работала на семью. А Ваш сыночек пьянствовал, да по бабам шастал. Вот и сгинул неизвестно где.

    Но когда умерла свекровь, она ощутила такую пустоту, такую безысходность, и даже, - чему сама удивилась, - скорбь по этой властной и вздорной женщине, которая исковеркала её жизнь. Потому что, по сути, та была ей самым близким существом. Их связывал, их роднил Мишенька, Мишаня, Михаил - сын и внук.

    Антонина проснулась рано. Унесла тёлочку к матери и та, прильнув к вымени, стала жадно сосать. "Красуля ты моя, - умильно подумала хозяйка, - вот и имечко тебе готово".

    Она быстро оделась. Повязала голову полушалком. Взяла портфель с книгами и тетрадями. Взглянула на себя в зеркало, ужаснулась своему отражению и ушла на работу.

    Школа была опечатана и закрыта на огромный амбарный замок. Вокруг были следы недавнего пожара. У крыльца стояла Тимофеевна и объявляла всем, кто приходил, что занятия временно отменяются, потому что в школе был ночью пожар. Антонина с любопытством взглянула на обгоревшие, разбросанные брёвна, но не стала спрашивать старуху, что случилось и где теперь директор и учителя, а поспешила к себе домой. "Ну, и ладненько, - подумала она, - займусь домашними делами". А их накопилось немало. Да и устала она от бессонных ночей.

    Первым делом стала приводить в порядок избу. Затопила печь, согрела воду. Выскребла и вымыла полы. Устлала чистыми половиками. К тому времени истопилась и проветрилась банька. Антонина долго парилась, затем отдыхала, лёжа на чистом полке. Отдохнув, ополоснулась настоянной на душистых травах водой, насухо вытерлась, накинула на себя старый халат, а – поверх полушубок и быстро перебежала в избу. Дома было уютно, пахло свежеиспечёнными шаньгами. Она прошлась нагишом перед зеркалом, погладила себя по бёдрам, - а я ещё ничего! – Долго пила чай с малиновым вареньем, заедая картофельными шанежками, обильно смазанными топлёным маслицем. И впервые уснула днём, да так крепко, что не услышала стук в ворота почтальонки Лены. Та принесла письмо от Мишани. И не достучавшись, сунула его в щель. Антонина обнаружила дорогую весточку, когда понесла "Красулю" на кормёжку к матери.

    Письмо было из госпиталя. Сын писал, что его ранили под Москвой. Но сейчас он уже почти здоров и его вскоре опять отправят на фронт. Он просил мать, чтобы та срочно выслала ему посылку с тёплым бельём и шерстяные носки.

    Антонина умильно всплакнула над Мишенькиным письмом. Порадовалась доброму дню и стала собирать посылку сыну. У неё всё уже было припасено заранее. Только нужно было сходить к старухе Тимофеевне, той уже две недели тому назад было заказано несколько пар носков для Мишани. Со старухой можно было встретиться у фельдшерицы, она там частенько вечеровала. У Антонины Ивановны была ещё одна причина сходить домой к Ксении Васильевне.

    Ксению Антонина знала очень давно. Да, с первого дня её приезда в Лазаревское! Когда она, Тоня, молоденькая, неопытная, по путёвке районного комитета комсомола приехала в село, чтобы заведовать избой-читальней. А попросту – работать библиотекарем. Ксения уже была замужем, собиралась уезжать к мужу - кадровому военному на Дальний Восток. Но тем не менее, в библиотеке часто бывала вместе с подругами - молодыми учительницами местной школы-семилетки. А вскоре и самой Тоне предложили работать в школе. Она согласилась и поступила заочно в институт на химико-биологический факультет.

    Тоня в молодости была весёлой - хохотушкой и певуньей. Читала книги запоем. А сколько знала стихов! Хорошенькая библиотекарша привлекала внимание парней. И надо же было случиться такому, что её, безродную сироту, детдомовку, охмурил, вскружил голову, а потом и обольстил первый парень на селе Михаил Совиных. Он её подкарауливал везде. Приглашал на молодёжные гулянки, на танцы в клуб. Михаил был красавцем, его кудрявый чуб, свисающий до бровей, его хромовые сапоги гармошкой, весь его залихвастский вид вызывал восторг у местных девушек. Не устояла и Антонина. Как-то на Пасху Михаил ей назначил свидание на горе близ церкви, где проходила Всенощная служба. После этого они стали встречаться всё чаще и чаще, пока Тоня не поняла, что затяжелела. Когда же она сказала парню об этом, он с усмешкой ответил: "А что ты думала раньше?" И стал избегать встреч с Тоней.

    Девушка не знала что делать, была в отчаянии. Весёлость как рукой сняло. Ходила заплаканная. Хозяйке, где снимала комнату, боялась сказать, что беременна, опасалась, что та расскажет всем о её, Антонины, грехе. И лишь одному человеку доверилась Тоня – своей новой подруге Ксении. И молодая женщина вступилась за сироту. Поговорила с Михаилом, усовестила его. И тот согласился жениться на Антонине. Но его родители противилась этому. Особенно – мать. Она уже присмотрела невесту сыну – девушку из зажиточной семьи, отец которой был старателем.

    Но тут-то Михаил и проявил характер и настоял на женитьбе. Этот сумасброд всё-таки любил Тоню. Свадьба состоялась, когда у невесты уже округлился живот. Но несмотря ни на что, она была очень хороша и казалась счастливой рядом со своим красавцем-женихом. И никто не заметил среди свадебного шума, как чья-то рука поставила на стол напротив новобрачных большой пирог с круглой дырой посредине. Раздался пьяный смех. Пирог быстро убрали. Но всё было испорчено.

    Антонине казалось, что она не сможет пережить этот позор и лучше бы ей умереть. Невеста безудержно рыдала. Михаил её успокаивал. Но вскоре и сам заплакал пьяными, ничего не стоящими слезами. Так и кончилось не начинавшись её счастье.

    После свадьбы свекровь ещё больше возненавидела Антонину, ведь та опозорила их дом. Взвалила на молодую сноху всю тяжесть домашних работ. Уход за скотиной и за огородиной лежал на Тоне. Упрёки и оскорбления так и сыпались на молодую женщину. За неё некому было вступиться, потому что она была приютская. И у неё на всём белом свете не было никого.

    Вскоре умер отец Михаила и хозяйка немного присмирела. Но не надолго.

    В октябре Антонина родила сына. Ребёнок был очень слаб, потому что родился семимесячным. Его едва выходили. Свекровь подобрела, нянчилась с Мишенькой. Но по-прежнему сорилась со снохой и та стала ей грубо отвечать. Михаил – старший слушал их перебранки, потом не стерпел, стал пить, не приходил домой ночевать. И когда Мишане исполнился год, завербовался на какую-то стройку и уехал из родного села. Поначалу, изредка посылал семье деньги, а потом перестал писать. И женщины не знали, что и думать об этом. Они как-то постепенно притёрлись друг к другу. Антонина работала в школе, преподавала химию и биологию. Но по-прежнему почти всё было на ней - и дом, и хозяйство. Она как-то приспособилась ко всему. Знала, что унаследует дом и всё богатство и ревностно относилась ко всем, кого подозревала, что они могут позариться на её добро. И как-то незаметно стала очень походить на свою свекровь.

    История замужества Антонины была известна в селе. Помнила о ней и Ксения Васильевна. Ведь, именно, она, тогда ещё совсем молодая, заступалась за свою подругу перед её властной свекровью. А вот этой-то памяти Антонина не могла простить. И когда Ксения, после долгих скитаний с мужем по военным гарнизонам, поселилась с сыном в Лазаревском, не возобновила с ней прежней дружбы. Хотя та на первых порах нуждалась в этом.

    И вот теперь, после прошествия многих лет, Антонина отправилась к дому уважаемого в селе человека, фельдшера Ксении Васильевны Ушаковой.

    Собственно, не Ушакова её интересовала, а - квартирантка, ученица четвёртого класса Лиля Саенко. У Антонины было в мыслях предложить девочке пожить у неё. Ей нужна была помощница в доме. Но всякого пускать к себе она не хотела. Бабку она, конечно, не возьмёт, зачем ей лишний рот. Да и какой толк от этой старухи! А Лилю откормит, приоденет, та ей ещё и благодарна будет. А если что в девчонке не понравиться, то можно и в детдом сдать, ведь девчонка-сирота. А Софья Адамовна скоро умрёт. Это заметно по виду старухи.

    Она собрала постряпушек, отрезала кусок масла, но не положила, – и так обойдутся, – и отправилась к дому Ушаковой, та жила недалеко.

    Лиля сквозь сон слышала, как тётя Ксеня впустила кого-то в дом. И опять уснула. Проснулась, когда её окликнула бабушка. Софья Адамовна поставила перед девочкой стакан чаю и ещё тёплую наливную шанежку. Лиля благодарно посмотрела на неё и не спросила, откуда такое лакомство. -Не всё-ли равно, откуда.-

    За кухонной перегородкой о чём-то говорили, и Лиля поняла, что речь идёт о ней. Антонина Ивановна просила Софью Адамовну, чтобы та отпустила внучку к ней жить и помогать по хозяйству. Старая женщина молча слушала, у неё от волнения сильнее тряслась голова, она не знала что ответить. Она понимала, что это спасение от голода, но ей было невмоготу расстаться с внучкой, ведь её ребёнка, её девочку зовут в работницы, в батрачки. И если это случится, и Лиля уйдёт к этой женщине, Софья Адамовна просто умрёт. И некому будет заступиться за сироту. Она ничего не говорила, ничего не обещала, а только думала.

    Сидящие за столом женщины, занятые разговором, не заметили как в проёме кухонной двери появилась босая Лиля в старом Ксенином платье, заменявшем ей ночную сорочку. Девочка бросилась к Софье Адамовне,- бабусенька, родненькая, не отдавай меня никому!- просила она, прильнув к бабушкиному лицу. У бабушки тряслась голова, она плакала и прижимала к себе внучку.

    Антонина собралась и быстро ушла. Она нисколько не расстроилась. Подумаешь, найдёт себе помощницу! Вон, сколько их голодных в селе! Настроение у неё всё-равно было хорошее. Ведь она теперь хозяйка. Даст Бог, вернётся Мишаня с войны. И заживут они с сыном справно и ладно. Да и пора о себе подумать. Ведь кто она: ни вдова, ни мужняя жена. Муженёк-то, видно, где-то сгинул. Теперь Антонина Ивановна будет ходить в школу прибранная и нарядная. Вон какие платья выменяла она у одной городской женщины за картошку. А там, ведь - всё возможно, - и замуж выйдет. Ей очень давно нравился учитель математики. Ну и пусть немолодой.! Старый конь борозды не портит! А ведь, когда-то, в молодости, он на неё заглядывался. Антонина помнит как он смотрел на неё. А как-то, когда они были одни в учительской, подошёл к ней, убрал волосы со щеки и прижал к себе. А после этого уже никогда не смотрел в её сторону. Но она помнила тот миг. Учитель так и не женился. Но с возрастом становился всё интересней. А как был одет! Макинтош, шляпа! Пожалуй, ни один мужчина в их селе так не выглядел. Ни у кого не было такой гвардейской выправки. Правду, наверное, говорят, что он был офицером в царской армии и каким-то чудом уцелел. Учитель был вдов и жил один в небольшом доме, принадлежавшем колхозу.

    Хватит ему пялиться на эту Аллу Григорьевну! Подумаешь: "Так могут ходить только ростовчанки!" И у неё походка не хуже!

    Антонина открыла калитку дома, и сразу же ей заткнула рот чья-то рука. И она такая чистенькая, благоухающая душистой травой и масляными шаньгам, хорошо одетая, почувствовала запах давно не мытого мужского тела."Ты где шастаешь по ночам, шалава? Скотина не кормлена, не поена, а ты гуляешь! Разбаловалась тут без меня! А, ну, занавесь окна, чтобы никто не знал, что я здесь".- Выговаривал ей муж, каким-то непонятным образом оказавшийся в родном доме.

    После того, как Михаил вымылся в бане, после сытного ужина с самогоном, когда они лежали в постели, муж говорил: "Ох, и заживём мы с тобой, Тонька, мне такое богатство подвернулось! Ты только никому не сказывай, что я объявился". И, разомлев, крепко уснул.

    А рано утром Антонину разбудил громкий стук в ворота. Она выглянула в окно, там стояла городская машина и милиционер.

    Михаила взяли тёплого, сонного, прямо с постели. Его обвинили в поджоге школы.

Новый год

    Лиля проболела две недели и пришла в школу перед Новым годом. Но она нисколько не отстала от учёбы. Именно в то время, как с ней случился обморок в клубе, кто-то поджёг школу, Точнее, не саму школу, а каретный сарай. Но огонь перекинулся на крышу дома. Пожар загасили. А крышу нужно было частично перекрыть. Когда же разобрали каретный сарай, то обнаружили в углу напротив входа глубокую яму и рядом лопату со сгоревшим черенком и кайло.

    В эти дни по радио много рассказывали о сражениях под Сталинградом и в самом городе. Война шла прямо на улицах. В школе висела чёрная тарелка репродуктора и Алла Григорьевна перед началом уроков рассказывала, как обстоят дела на фронтах.

    Но несмотря ни на что, замечательный, волшебный праздник Новый год пришёл. Нарядная ёлка с гроздьями старых шишек, украшенная разноцветными цепями и самодельными игрушками, стояла в середине небольшого школьного зала. На скамейках уселись зрители. Лиля сидела рядом с Черновыми – Ниной и Николаем. Ему накануне Нового года выдали форму. Парень пришёл на праздник в новой тёмно-синей шинели. Он так и сидел в ней, вызывая зависть сверстников. Концерт начался, и Лиля ушла к артистам. Она должна была выступать последней, после девочки из седьмого класса, что читала письмо Татьяны к Онегину. Девочка сидела у окна в длинном розовом платье, подхваченном чёрным пояском, с гусиным пером в руке и читала монолог. Это так было красиво! Татьяна с распущенными волосами, горящая свеча в старинном подсвечнике и чуть дрожащий от волнения голос девочки. Но вот ведущий объявил: "Композитор Заремба, украинская песня "Думка" И Лиля вышла на сцену. Она почти не волновалась, ведь они много репетировали с дядей Колей. Но в песне были такие высокие ноты, что у зрителей дух захватило, а у Кольки даже вспотели ладони, так он переживал за Лилю. Но всё кончилось хорошо, и ей здорово хлопали, и даже кто-то крикнул: "бис". После концерта школьникам дед Мороз, в котором по голосу узнали учителя математики, раздал подарки. В каждом кульке были кедровые орехи, булочка и несколько конфет "подушечек". Но у деда Мороза ещё в мешке были подарки. И он стал вызывать, чтобы кто-то прочитал стишок, или спел песенку. Вот тут-то неожиданно и вышли Саша с Машей, держась за руки. Девочки рассказали стихотворение, которому их научила нянюшка Тимофеевна. Это было очень забавно, когда девчушки по очереди говорили куплеты. Они были такие смешные, в одинаковых платьицах и на одно лицо.

    Ехала деревня мимо мужика

    Вдруг из-под собаки лают ворота

    Тпру сказала лошадь

    И мужик заржал

    Лошадь села в сани,

    А мужик стоял.

    Лошадь ела шанежки,

    А мужик – овёс,

    Лошадь села в сани,

    А мужик повёз

    -А потом выступил директор школы, поздравил всех с Новым годом, назвал отличников, среди них была и Лиля. Подошёл к ней, похвалил за то, что она хорошо пела. И ещё сказал, что им с бабушкой колхоз выделил три килограмма муки, и она завтра с утра может их получить. А потом начались танцы. Учитель математики, седой, высокий, стройный, в чёрном костюме с "бабочкой", - он уже снял наряд деда Мороза, - пригласил на вальс Аллу Григорьевну. И все любовались как они красиво танцуют. Вдруг к маме подбежали Саша и Маша и они стали танцевать вчетвером. А тут дядя Коля заиграл полечку, учителя стали вовлекать в круг детей и взрослых. Образовался хоровод. Было так весело! И люди на миг, на мгновение отвлеклись от повседневной изнурительной работы.

    Дома праздник продолжился. Пришли Черновы с пирогом. Все сели за стол, ели пирог и пили морковный чай с "подушечками". А потом тётя Ксеня достала шкатулку с драгоценными камнями, - выбери, Лилюша, на память от меня, камешек, который тебе понравился больше всех, - сказала она. И Лиля выбрала фиолетовый аметист. Так замечательно они встретили Новый 1943-й год...

    До конца войны, до Победы остался один год, четыре месяца и восемь дней. Но об этом никто не знал.

    В каникулы Лиля мечтала связать несколько пар носков, чтобы потом это обменять на продукты. В общем, каникулы нужно посвятить домашним делам: уборке, стирке, шитью. А тут ещё слегла Тимофеевна и девочка хотела прибраться в её избе и постирать бельё.

Ваня Смирнов

    Почтальонка Лена заболела. Видимо, простудилась с ног, или ещё как. Она чихала и кашляла, глаза слезилсь. И даже почту разнести не смогла. Лежала на печи, укрытая полушубком и следила, как Ваня хозяйничал в избе. Он протопил камин, сварил в чугунке нечищеной картошки, вскипятил чай. Сидел за столом, ел картошку, макая в солонку, прихватывая из миски квашеную капусту, и с набитым ртом журил мать: "И чё ты, мамка, раздевши на улицу ходишь и босиком во двор выскакиваешь!? А топерича валандайся с тобой. Завтра я сам почту разнесу. Ты только письма разбери, да разложи по улицам."

    А Лена подрёмывала, да слушала ворчание сыночка. Ох, и нелегко он ей достался – сыночек Ванечка! Спасибо родным за то, что не отвернулись от неё, когда она, по деревенским понятиям, опозорила семью. И её, теперь уже покойная мамаша, признала Ванюшку внуком и вынянчила его. А мальчонка рос красивым и смышлёным, очень похожим на своего отца, которого ни разу не видел. Особенно хороши были у Ванюшки глаза. Огромные, тёмно-карие, опушенные длинными ресницами. Старая бабка, бывало, когда нашкодивший внучек невинно смотрел на неё своими глазищами, в сердцах говорила: "Ну, чё зенки вывалил, отродье цыганское?" Но никто более этой старухи не жалел Ваню. А бабы, смеясь говорили Ленке: "Ох, и хорошенький у тебя парнишечка растет, скоро его девки охомутают".

    Лена слезла с печи, стянула голову шалью, чтобы меньше болела, и стала разбирать почту, раскладывая письма по улицам, А про себя думала: "Хорошо, что похоронок в этот раз нет. Ей, взрослой бабе и то их невмоготу было вручать, а Ванюшке – и вовсе невозможно. Письма все были солдатские, свёрнутые треугольником. И только одно - в конверте, склеенном из грубой бумаги. На нём не было ни названия улицы, ни номера дома, только указаны две фамилии: Брыльской С.А. и Саенко Л. У Лены от волнения дух захватило...

    – Ваня, крикнула она, - глядикось, Лильке выкуированной письмо пришло, знать от матери! -

    - Да ты, чё, мамка, ейная ведь мать погибла. Неужто она жива? Ну и дела!-

    Ваня порывался в тот же час отнести письмо, да было уже поздно, на улице темно и вьюжно, и Лена отговорила бежать сына с письмом.

    И вот Ваня Ленин, настоящая фамилия – Смирнов, чуть рассвело, с материнской почтальонской сумкой помчался к дому Ксении Васильевны. Бежать было далеконько, на другой конец села. За ночь намело огромные сугробы. Но Ваня не замечал ни расстояния, ни снежных заносов, так как мечтал. Дело в том, что Ваня Смирнов питал большую симпатию к Лиле Саенко. Как же она ему нравилась! Ему хотелось с ней разговаривать, провожать домой, заступаться за неё, держать за руку. Но всё это было большой тайной. Правда, мамка, как-то догадалась об этом и подразнивала сыночка. Да что греха таить, - Лене и самой нравилась эта городская девочка. Она была такой нежной, вежливой и в то же время не гнушалась никакой работы.

    А Ваня от предвкушения свидания, не замечая мороза, бежал к дому Ксении Васильевны, чтобы вручить Лиле письмо. Он с грустью думал, что и куфайчонка на нём старенькая и валенки подшитые. - Но ничего, - утешал он себя. Они договорились с мамой, что на будущий год Ваня уедет в город и поступит там в ремесленное училище. И ему выдадут красивую тёмно-синюю шинель с блестящими пуговицами. Они с Лилькой будут уже большие и он предложит ей дружбу. А когда поступит работать на завод, купит ей и мамке по плюшевой жакетке и красивые, цветастые полушалки. А потом они с Лилькой поженятся. Тут Ваньша протрезвел, так как приблизился к Лилькиному дому и увидел свою симпатию, отбрасывающую снег от калитки. Не подавая виду, что оробел, крикнул: "Эй, Лилька, пляши, тебе письмо!" И, краснея, протянул девочке конверт. А она бросила лопату, зубами сдёрнула варежку с правой руки и схватила письмо. На конверте милым, круглым маминым почерком был написан адрес и их с бабушкой фамилии. А внизу чётко выведено: Казахская ССР, Джамбульская область, Красногорский район, аул Актас. Саенко А.А.

Письма Сашеньки

    Письмо первое

    Дорогие мои, родные мои, мамочка и Лилюша!

    Какое счастье, что вы живы и я нашла вас. Я послала запрос в Биробиджан, и вот вчера, 10 декабря, возвращаюсь работы и вижу письмо из Биробиджана. Я вас не искала раньше, так как не имела постоянного места жительства.

    В тот страшный сентябрьский день, когда началась бомбёжка, мы не успели ещё выйти из вагона, потому что я кормила грудью Андрюшу. Нас ожидали Черняховские Анна Исааковна и Маша, вы их, наверное, помните. И вдруг мы услышали рев моторов и разрывы бомб, Машинист резко рванул состав и вывел наш эшелон далеко за пределы станции, в степь. Поезд ещё долго стоял в степи, и мы надеялись, что кто-нибудь из наших родных спасся и догонит нас. В вагоне нас осталось совсем мало. И только ночью нас повезли дальше. Поезд шёл с частыми остановками, мы ехали около двух недель. Наконец, нас высадили на станции Муртазово в Кабардино-Балкарии. Мы жили в четырёх километрах от станции, в кабардинском селе. Черняховские нас не оставили и поселились вместе с нами. Мы там перезимовали. Маша даже ходила в школу, на станцию. И закончила четвертый класс. Анна Исааковна работала в колхозе. Мы с мальчиками жили на то, что меняли вещи на продукты. Но нам из колхоза помогли, выдали немного кукурузы. Только соли совсем не было. Потом, летом 1942 года, и сюда пришли фашисты. Но нам удалось убежать. Сами понимаете, как это было трудно с двумя малышами, но нам очень помогли Черняховские. Без них мы бы остались в оккупации, а стало быть – погибли. Мы уехали в поезде, вывозящем пшеницу и кукурузу. Нам помог проводник, старый человек, он нам разрешил ехать вместе с ним на маленькой площадке. Так мы приехали в Баку. И две недели просидели на набережной в ожидании, что нас через Каспийское море переправят в Среднюю Азию, в город Красноводск. И всё-таки нам повезло, мы переправились на грузовом пароходе "Лазарь Каганович". Нас было набито на пароходе, как сельдей в бочке. Дважды пароход бомбили. Потом мы целый месяц ехали на открытых платформах до станции Отар. Оттуда нас на подводах развезли по аулам. Так вот, родные мои, мы оказались в Казахстане, в этом высокогорном ауле. Слава Богу, все живы. Живём в мазанке, где есть очаг со встроенным в него казаном. Работаем в колхозе. Холодно и голодно. Топим кураём, так здесь называется сухая трава. Митеньке в ноябре исполнилось три года. Он хорошо говорит, только не выговаривает "р" и "л". Андрюша, слава Богу, недавно пошёл. Ножки у него кривые, а так, мальчик смышлёный. Не знаю, что с Митей Большим. Где он воюет и жив-ли?

    Напишите подробно о себе. Лилюша, доченька, как я соскучилась по тебе. Братики похожи на тебя, у них такие же золотые головки. Обнимаю вас, дорогие мои. Мамочка, спасибо тебе за Лилю. Страшно подумать, что с нами бы стало, если бы ты осталась в Киеве. Целую вас и жду, жду ответа. Ваша Саша и мама. 12 декабря 1942 года. Поздравляем вас с Новым годом! Саша, Митя, Андрюша.

    Письмо второе

    Получила вчера, т.е. 7-го февраля ваше письмо и сразу же отвечаю. Мальчики спят, а я зажгла коптилку и пишу вам. А от Мити ничего нет.

    Из вашего письма я поняла, что вы живы и вместе, благодаря Ксении Васильевне. Большое спасибо, Вам, дорогая Ксения Васильевна, за то что не дали погибнуть моим матери и дочери. Если бы не Вы, то Лилю пришлось бы отдать в детский дом.

    Мамочка, ты пишешь, что пока не ослепла на один глаз, понемногу шила на людей, и этим вы с Лилей жили. А чем вы сейчас живёте? В чём Лиля ходит в школу? Не жалей, доченька, что пропустила год. Вот кончится война, вернётся папа и ты всё наверстаешь. Ты молодец, что помогаешь во всём бабушке. Есть ли у тебя тёплая обувь? Ведь у вас там так холодно! Как же вы переносите всё это, родные мои? Как бы я хотела вам помочь! Что же, мамочка, с твоими глазами? Ты хоть врачу показывалась?

    Нас в ауле несколько семей эвакуированных. Живём тем, что меняем вещи на еду. Это, конечно, у кого есть, что менять. В колхозе за работу ничего не дают. И из колхоза не отпускают. Да мне с ребятами и некуда деться. Здесь хоть соседка, старая казашка за ними присматривает, пока я на работе. А в городе куда я их дену? Да и жить негде, а частная квартира очень дорогая.

    Здесь климат относительно тёплый, но снега в январе выпало много. Пишу вам, а совсем рядом воют волки. Их здесь в войну расплодилось много. Охотники ведь все воюют. Казахи – люди неприхотливые. И даже бедные. И хотя возле каждой мазанки есть небольшой огород, где выращивают кукурузу, и почти у всех есть коровы, всё равно, здесь такие большие семьи, что еды едва хватает.

    Вы спрашиваете о судьбе тех людей, что уехали вместе с нами. Я немного напишу об этом. О Черняховских я вам уже писала. Они живут в соседнем ауле. Вы помните парализованного мужчину? Так его жена, помните, такая худенькая, черноволосая женщина, тоже не вернулась. И этот больной мужчина остался с семилетним сыном Изей. Мальчик, когда не вернулась мама, очень плакал. А его отец лежал недвижимый. Он даже говорить не мог. Анна Исааковна и Маша как могли успокаивали их. Вообще, Анна Исааковна нас, буквально, всех спасала. Она на остановках добывала хлеб по рейсовым карточкам, помогала старикам. А ведь у них положение было очень плохое, они были совсем без вещей, так как вышли из окружения и ничего не могли взять с собой. Вскоре Изин папа умер, а мы, как назло, долго ехали без остановки, и мальчик несколько часов сидел рядом с мёртвым отцом. На станции Прохладной Изиного отца унесли. А Изю с его вещами Анна Исааковна увела на станцию к начальнику, и тот обещал определить мальчика в детский дом. Анна Исааковна, когда вернулась, рассказывала, что мальчик её обнял, плакал и не хотел уходить. И она очень переживала, но взять ответственность за чужого ребёнка не могла.

    Пока всё, мои родные. Обнимаю вас и крепко целую. Большой привет Ксении Васильевне и спасибо ей за доброту. Ваша Саша. 8-е февраля 1943 года.

    Письмо третье

    Родные мои, здравствуйте! Мы получили письмо от Мити, он нашёл нас так же, через Биробиджан. Митя был ранен в плечо и левую руку, и вот уже второй месяц находится в госпитале, в городе Молотове, это на Урале, и, может быть, близко от вас. После излечения его снова отправят на фронт. Но вы, всё-таки, напишите ему. Может, ваше письмо застанет его в госпитале. Адрес высылаю. Он, конечно, не знает, что мы не вместе. И также не знает, что, ты, мамочка эвакуировалась вместе с нами. Митя прислал свою фотографию, где он очень худой и с усами.

    Господи! Как страшно, что мы потерялись в этой войне! Я скучаю, я тоскую без вас, близкие и далёкие мои! А мы даже не взяли с собой фотографии. Как я себя ругаю за это! Я стараюсь вспомнить эти снимки из семейного альбома. Они возникают у меня перед глазами. Там маленькая Лилюша сидит у Мити на руках, а на её ножках красивые туфельки с пуговичками. А вы, мамочка с папой, такие молодые! У тебя красивая, пышная причёска, а платье на тебе надето коричневое, кашемировое, с большим белым воротником.

    Не знаю, что бы мы ели, если бы не твои вещи. Вчера мы с мальчиками ходили в соседний аул, там есть мельница, мельник - русский. Живёт здесь давно, хорошо говорит по-казахски. Я им отнесла твоё кашемировое платье. И мне за него дали немного муки. Жена мельника нас очень хорошо накормила. Представляете, мы у них ели настоящее сало. А дочь мельника надела твоё, мамочка, платье, завела патефон и стала танцевать. Я едва сдержала слёзы.

    Только бы кончилась эта проклятая война! А сейчас только -выжить, выжить, выжить во что бы то ни стало!

    Лилюша, радость моя, спасибо тебе за письмо. Как хорошо, что у тебя есть подружки, а что дразнят "рыжей", не сердись. У тебя замечательные волосы, и когда ты станешь взрослой, то поймёшь, как это красиво. Ты очень похожа на своего деда Андрея. Как жаль, что его уже нет с нами. Ты первая внучка и он тебя очень любил.

    Очень хорошо, что вы весной хотите посадить картошку. Спасибо Ксении Васильевне, что она вам выделит часть своего огорода. Доброе у неё сердце.

    Митя – маленький мне помогает, я оставляю на него Андрюшу. Они дружат с местными ребятишками и говорят на русско-казахском языке.

    Нас в ауле осталось всего две семьи эвакуированных. Остальные ушли тайно, ночью. А так из колхоза не отпускают. Митя – большой теперь лейтенант, он обещал прислать свой аттестат, по нему я буду получать деньги и половину отправлять вам. Может, мы хоть чуть-чуть станем жить лучше.

    Обнимаем вас, наши дорогие, целуем. Большой привет уважаемой Ксении Васильевне. Ваши Саша, Митя - маленький и Андрюша. Май 1943 года.

Надежда

    Сквозь чистые окна веранды проникают лучи майского солнца. Софья Адамовна в телогрейке и опорках от валенок грелась в этих лучах, но всё равно ей было зябко. Коченели руки, леденели ноги. И мысли были под стать её состоянию - тревожные. Она отбирала картошку на посадку, нащупывала ростки, разрезала клубень и бережно раскладывала ростками вверх. Руки машинально делали своё дело, а клубок мыслей, как всегда, разматывался. А бывало и так: мелькнёт что-то в голове и вмиг уйдёт. И она долго думала, о чём вспоминала, возвращалась к первой мысли и опять разматывала клубок.

    Прошло уже четыре месяца, как она вновь обрела дочь и внуков. И когда Лиля вбежала с письмом от Сашеньки, чуть не задохнулась от радости. Какой же это был праздник! Внучка уже больше не была замкнутой и угрюмой. Она щебетала, она пела, ласкалась к бабушке. Вместе с ними радовалась милая Ксения Васильевна и все соседи. Они живы! Это был не сон! Тот маленький, призрачный огонёк надежды, та вера, что Сашенька с мальчиками спаслись, стала явью. И это было похоже на чудо.

    От дочери приходили письма, и Лиля на них отвечала. Иногда Софья Адамовна делала приписки. Буквы у неё наползали одна на другую, рука дрожала. Их жизнь оставалась такой же трудной, как и была раньше. А у дочери она была ещё тяжелей. Как же ей нелегко с двумя малышами в далёком высокогорном ауле! Они живут, благодаря вещам Софьи Адамовны. Но ведь это не может тянуться бесконечно. И что тогда? Самое верное съехаться бы им с Сашенькой. Но как это сделать? Как дочь с малышами, в такое суровое время, сможет добраться до Урала? Ведь это более тысячи километров пути и несколько пересадок. Да и куда она приедет? Где они будут жить? И им с Лилей тоже невозможно ехать в такую даль. Остаётся одно – ждать. Ждать, когда гитлеровцев выгонят с родной Украины и тогда съехаться. Но цел ли дом в Киеве, где жила Софья Адамовна? Может статься такое, что и ехать не будет куда.

    Им так холодно на Урале. Как же они с внучкой соскучились по родным краям! Теперь на Украине уже отцвели сады. Спеет черешня, через месяц появится молодая картошка, огурцы, и ранние яблоки. А здесь земля только-только оттаяла и не совсем прогрелась. Но, она, старая женщина, и понимает, что придётся в этом уральском селе ещё пожить. В прошлую зиму их выручил огород. И этой весной, чтобы не умереть с голоду, нужно посадить побольше картошки. Но всё это придётся делать Лиле одной. А как жаль Софье Адамовне внучку! Она хотела и как могла старалась оградить своё дитя от трудностей жизни. Делала домашнюю работу, готовила скудную еду. Когда Лиля приходила из школы, говорила, что сыта и отдавала ей свою порцию. И девочка видела, что бабушка говорит ей неправду, но ничего не могла с собой поделать. Съедала этот жалкий кусочек хлеба, потому что была очень голодна.

    Последнее время Софья Адамовна часто ловила на себе тревожный взгляд внучки. Она как могла скрывала свои сердечные приступы и не подавала виду, что у неё участились боли в груди. Но как-то ночью ей стало совсем плохо. Как будто на грудь навалили толстую чугунную плиту. Старая женщина лежала на кровати и боялась пошевелиться. Боль всё усиливалась, не хватало воздуха. Лиля почувствовала, что бабушке плохо. Она открыла глаза и увидела, как жадно ловит Софья Адамовна воздух. Вскочила Ксения Васильевна и помогла снять у бабушки приступ.

    Той ночью Лиле казалось, что бабушка умирает. И ей может быть впервые стало страшно по-настоящему. Ей стало страшно остаться одной среди чужих людей. Как же она хотела к маме! Она завидовала своим маленьким братьям, она завидовала всем, у кого были мамы.

    Но как бы там ни было – умирать собираешься, а рожь сей. И опять, как и в прошлом году, им помог колхоз. Выделили за селом шесть соток земли и даже вспахали. Веруня дала навозу. Лиля на тачке его вывезла в поле. Картошку садили вдвоём с бабушкой. Известная истина - как посадишь, как будешь ухаживать за огородом, таков и будет урожай. В каждую лунку Лиля клала немного навоза, смешанного с землёй. Она следила за тем, чтобы каждая картофелина лежала правильно, ростками кверху. Разбивала тяжёлые комки лопатой. Они с бабушкой отсадились к середине мая.

    Дни стояли тёплые. И картошка начала всходить. Девочка каждый день бегала смотреть, как пробиваются зелёные, упругие листочки. Картошка взошла ровно, но росла медленно, потому что было сухо, не было дождя. Целые дни Лиля проводила на огороде, полола, затем окучивала слабые кустики с пожелтевшей листвой, нагребая на них рассыпающуюся, как зола, землю. Ох, как нужен был дождь!

    Сохли травы, листья на деревьях скручивались, становились ломкими. Обмелел пруд, стали пересыхать колодцы. Люди изнемогали от зноя, трудясь под палящим солнцем на тяжёлой крестьянской работе. Беспокоилась скотина. А дождя всё не было. Такого зноя не помнили старожилы.

    И лишь в конце июля засверкали молнии, загрохотал гром и полился дождь. Потоки стекали по желобам с крыш. Воду набирали в бочки, носили вёдрами в баньки. Дождевая вода чистая и мягкая. Ею хорошо стирать, мыть голову и просто пить, хотя она пресная на вкус. И всё вмиг стало зеленеть и расти.

    А грозовой дождь перешёл в какой то тихий, постоянный. Он шёл сутками, неделями, почти без перерыва. Частый, тонкий, как будто кто-то там, наверху, сеял воду через мелкое и густое сито. Земля уже не принимала влагу. Повсюду текли ручьи.

    На Лилином огороде вода вначале стояла в межах и между рядами картошки, а потом пробила себе дорогу вниз, к оврагу. Бесчисленные ручейки размывали землю, выносили в себе плодородную почву. На дне оврага образовалась река, мутная вода её с шумом неслась по новому руслу и вливалась в Лазаревку

    Разлился пруд и захлестнул плотину. Образовалась огромная водная гладь. Люди, прослеживая дорогу по плотине шестами, казались сказочными, они как бы шли по пруду. Всё это напоминало картину "Иисус, шествующий по водам".

    Дожди прекратились только в конце августа. Лилин огород пострадал больше других, потому что располагался в низине, и там долго стояла вода. Когда настало время убирать урожай, она вместо клубней выкапывала какую-то розовато-белую, вонючую массу. И вместо ожидаемых шестидесяти, накопали десять вёдер картошки, испещрённой дырками червя-проволочника.

    Урожай перевёз Ваня Смирнов. Лена послала сына, чтобы он помог "Лильке выкуированной". Они с Иваном жили теперь не в своей избушке, а в добротном пятистенке. Лену просватали за одноногого вдовца, бригадира Ульяна Петровича. Кому-то же должно повезти в этой жизни...

    В этот год Лиля в школу не пошла. Не было одежды, не было еды. Плохо было с жильём. Ксения Васильевна перевезла из Города свою парализованную тётку. Та нуждалась в повседневном уходе, а её единственныё сын был на войне. И бабушке с внучкой пришлось спать на печи, куда Софья Адамовна взбиралась с трудом. Да и там места было мало. Их звала к себе Тимофеевна, но в холодной избушке старухи было ещё хуже.

    В своих редких, но подробных письмах, Александра Андреевна говорила о мальчиках. Сетовала на то, что они часто болеют. Горевала о разлуке с дочерью и матерью. Описывала быт далёкого высокогорного аула. Эти долгожданные вести от мамочки были самыми радостными событиями в жизни Лили. Она их перечитывала много раз. В своём последнем письме мама сообщала, что отец опять в госпитале. И на этот раз подлежит демобилизации из-за тяжёлого ранения в ногу.

    Большая часть Украины была уже освобождена от немцев. Но в Киев пропусков пока не давали. И Дмитрий Дмитриевич настоятельно просил всем ехать в небольшой город Харьковской области – Изюм, где жили его дальние родственники. И куда, после излечения в госпитале, приедет и он сам. - А там, может быть, - писал Дмитрий, - они всей семьёй переберутся в Киев. Но пока нужно всем соединиться, какое-то время пожить в Изюме. Списаться со знакомыми Софьи Адамовны в Киеве – узнать, сохранился ли дом, где она жила до войны. - Потому что тот небольшой городок, откуда семья Саенко приехала в Киев в гости в начале июня 1941-го года, был почти полностью сожжён.

    Перед новым 1944-м годом бабушка с внучкой стали собираться в дальнюю дорогу. Тут и пригодились сапфировые серёжки Софьи Адамовны. Они их поменяли на две пары подшитых валенок.

    Деньги на билеты давно уже были присланы Александрой Андреевной. Получить пропуск и купить билеты, через местного милиционера помог директор школы.

    Ксении Васильевне дали в колхозе упряжку – лошадь и сани. Ей нужно было получить в Городе лекарства. И она попутно повезла на станцию Софью Адамовну с Лилей. Но не смогла их посадить в поезд, потому что не с кем было оставить сани с лошадью. Так и простились у здания вокзала. Лиля обещала, что напишет письмо, как только они обживутся на новом месте.

    Ксения села в сани, оглянулась, помахала рукой. Ей низко-низко поклонились две фигурки, одетые в заплатанные телогрейки и повязанные крест-на-крест старыми шалями.

    После отъезда квартиранток в доме Ксении Васильевны стало пусто. Всё-таки она очень привыкла к ласковой и серьёзной Лиле, к мудрой и всегда готовой услужить Софье Адамовне. Старая фельдшерица ожидала письма. – Нет ли вестей от Лили? - спрашивали многие жители Лазаревского. Но почтальонка Лена обходила домик на три окошечка стороной. Она и сама ожидала весточки, а более всего – её сын Ванюша. Постепенно в селе стали забывать, что когда-то здесь жила хорошая девочка "Лилька выкуированная". И только в конце июля 1944-го года пришло письмо.

    Письмо Лили.

    Здравствуйте, дорогая тётя Ксеня! С приветом к Вам Лиля Саенко. Тётя Ксеня, извините, что я Вам долго не писала. Мы добирались до Изюма целый месяц. Приехали в начале апреля. Меня приняли на работу учеником слесаря и нам с бабушкой выделили койку в общежитии на нижних бараках. А всего в огромном помещении стояло сорок коек. Мы были очень довольны, что, наконец-то, у нас есть место, где мы можем жить как все.

    А моя бабуся умерла. Сказали, от разрыва сердца. Меня дома не было, я ушла на работу, бабушка ещё спала. А пришла, смотрю, а она лежит, уже холодная. Папины родственники помогли с похоронами. А через неделю после похорон приехала моя мама с братиками. А ещё через месяц – из госпиталя вернулся папа. Ему ампутировали ногу.

    Я простудилась в дороге и сильно кашляла, потом у меня стала болеть голова и поднялась высокая температура. Оказалось, что у меня воспаление лёгких. И меня положили в больницу. И только через два месяца я выздоровела. Сейчас мы все вместе. И нам дали комнату на дальних бараках. Папа работает военруком в школе, он ходит на протезе. Мама дома с малышами. Я поступила в ремесленное училище и учусь на слесаря-инструментальщика.

    Помните, тётя Ксеня, как я Вам рассказывала, что мы эвакуировались из Киева вместе с Черняховскими – Анной Исааковной и Машей. Так представьте себе, они всё время жили вместе с моей мамой и братиками. И приехали в Изюм тоже вместе. Мы очень обрадовались друг другу. И теперь Маша – моя задушевная подруга. Мы с ней учимся в одной группе. И поём в хоре и - даже дуэтом.

    Работы очень много. Цехи без крыш. Кругом завалы от бомбёжек. Мы один день в неделю учимся. У нас военное дело и теория. Два дня у нас практика, мы работаем в мастерской. У каждого рабочее место с тисками. Рубим зубилом железо, делаем заготовки для оконных шарниров. А в остальные дни работаем на подсобных работах Разбираем завалы от бомбёжек и на носилках подносим кирпичи к стройкам. Вместе с нами работают пленные немцы.

    Помните, меня в Лазаревском называли "Лилька выкуированная?" А здесь зовут - "Лилька – уралочка".

    Вот я и всё описала, дорогая тётя Ксеня. Вам передают большой привет мои родители. А от меня передайте, пожалуйста, приветы Черновым, тёте Лене – почтальонке и Ване, Алле Григорьевне, если она ещё не уехала в Ростов, и всем знакомым.

    Остаюсь Ваша Лиля Саенко.

    1/VII-44 г.

    На чердаке Алла нашла ещё несколько старых журналов. Они были очень красивые. С фотографиями дворцов и различных усадеб, с садами, парками, прудами, въездными воротами, беседками, конюшнями, искусственными гротами и другими приусадебными постройками и украшениями. Эти журналы назывались: "Столица и усадьба"

    Но в Лазаревском, среди местных детей, жила девочка Лиля Саенко. И в сравнении со своими более или менее благополучными сверстниками, она перенесла такую бездну горя и страданий, которые невозможно пережить и взрослым, закалённым людям. Именно она лицом к лицу столкнулась со страшной бедой, нависшей над страной двадцать второго июня 1941 – го года.. И на себе испытала эту войну, во всех её жутких проявлениях. Это на её дом фашисты нацелили бомбу, которая разорвалась во дворе, образовав огромную воронку. Это она своими собственными глазами видела как осколком этой бомбы был убит мальчик – их сосед. Это она слышала жуткие стоны, переходящие в вой. Это она ощущала страх от беспомощности взрослых, от того, что её некому было защитить, от безысходности положения. Это она видела изнурённых отступающих красноармейцев, вслед которым нередко неслись проклятия от оставшегося на поругание врагов населения.

    Но все эти жуткие подробности, эти переживания были запрятаны в уголках головного мозга и им нельзя было вырываться оттуда, потому что от этого можно было просто сойти с ума или умереть. И Лиля никогда не рассказывала сверстникам о тех ужасах, что ей пришлось испытать.

    Лиля, ни о чём не думая, льнула к этой, чужой женщине, старалась быть рядом. И как-то даже не удержалась. Подошла к Алле Григорьевне и обняла её. Та всё поняла, обхватила Лилю и прижала к себе. Так они и шли некоторое время по улице – обнявшись, как мать с дочерью.

М.П. Рыжова

Челябинск, Ноябрь, 2004 год.

Главная страница