Крестник

    Первым, кто написал историю жизни Мамина-Сибиряка, был наш университетский учитель К.В. Боголюбов. Еще в 1939 году он опубликует большой очерк "Певец Урала", и за него, учитывая, ясно, всю литературную деятельность Боголюбова, его примут в Союз писателей СССР. Через десять лет он переработает тот очерк в историческую повесть "Мамин-Сибиряк" - первое серьезное художественное исследование жизни и творчества Дмитрия Наркисовича. А первым печатным откликом на повесть Боголюбова станет рецензия в областной молодежной газете "На смену!", где, в частности, говорится: "Повесть Боголюбова подкупает теплым, лиричным отношением автора к ее герою... Книга содействует популяризации одного из замечательных русских писателей".

    Автор этого отзыва - Борис Дмитриевич Удинцев, родной племянник Мамина-Сибиряка и его любимый крестник. Московский ученый-естественник, которого с гимназических лет, узрев в нем искру Божию, поддерживал - морально и денежно - его знаменитый дядя Митя, оставшийся в Петербурге после смерти дочери Аленушки, по сути, один...

* * *

    Ах, Борис Дмитриевич, Борис Дмитриевич! Разве забуду я нашу удивительную встречу, ставшую мне живым приветом из далекого уже XIX века: ведь вы ровесник моих деда Василия Васильевича и бабушки Анны Григорьевны, демидовских горнорабочих и первых тагильских коммунаров. В письме своей матери Анне Семеновне Мамин писал: "Привет братанам. Зятю (Дмитрию Удинцеву) и сестрице Лизе кланяюсь, а крестника Бориса целую. Петербург. 2 июля 1891 г.". Значит, крестил племянника Дмитрий Наркисович, еще живя в Екатеринбурге, возможно, в одно время и в одной церкви с моими предками. Но они-то давно ушли, Вас же я встретил воочию.

    Летом 1968 года, вволю попахав (вслед за моими прародителями) проходчиком в горе Высокой, я решил вывезти молодую мою семью в маминские "милые зеленые горы" - отойти в их прелести и прохладе от городской пыли и зноя.

    Мы сели на древний паровозик и угнали по узкоколейке в самый ее конец, в поселок Висимо-Утку. От демидовских горнозаводских времен в поселении остались лишь похожие на деревянные храмы кержацкие дома и еще церковь, красивейший белокаменный храм на горе, на красном месте, переделанный тогда в кинотеатр, сейчас, надеюсь, возвращенный православным.

    От железного завода и шахтных выработок практически ничего не сохранилось - мы с сыном, пятилетним следопытом, нашли на окраине лишь остатки железнодорожной насыпи с несколькими узкими рельсами: на них стояло клеймо изготовителя: "Заводь кн. Белозерских-Белосельских". От такой старины аж дух захватывало...

    Ведь именно через Висимо-Утку шел с тагильских и других демидовских заводов лучший тогда в Европе металл: чугун, кричное железо, уплывая по недалекой отсюда реке Чусовой по всему миру. Через нее прошел и мальчик Митя Мамин, чтоб с пристани в Усть-Утке отплыть в губернскую Пермь, в духовную семинарию.

    Но мне, ясно, охота было посетить само родовое гнездовье Маминых, соседний Висимо-Шайтанск, что стоит от Висимо-Утки всего в шести верстах восточнее.

    И я рискнул. В одно прекрасное утро, прихватив с собой моего "юного землепрохода" Лешеньку, я пошел туда грунтовой дорогой через леса и горы.

    Сколь чуден это был путь: темные, ельничные уремы, глубокие, заросшие чернолесьем лога, а по горам вдоль дороги вековые сосны поднимали золотые стволы к чистому синему небу.

    Одолев крутой бугор, мы ахнули, рты разинули: внизу перед нами открылось славное селенье. Из тех же высоких домов-крепостей, оно было намного больше, чем Висимо-Утка, омывалось блестящим в лучах солнца прудом, на берегу которого белой лебедью в зелени палисадников и ближних лесов стояла стройная церковь. Пруд подпирала широкая мощная плотина, под которой пошумливало некое небольшое производство, что осталось от знаменитого когда-то Висимского завода. Яркую картину его писатель дает в романе "Три конца", одной из моих с детства любимых книг. Там он называется Ключевским.

    Старинная церковь, конечно, была построена еще при этом заводе, именно в ней служил сто лет назад добрейший батюшка, мудрый и справедливый отец Наркис Мамин.

    Маминский дом, ныне мемориальный музей Мамина-Сибиряка, мы нашли сразу. По фасаду, кажется, шестиоконный, прикрытый с улицы разросшейся сиренью, это был типичный поповский крепкий, поставленный на совесть, домина с парадным крыльцом. И мы, старый и малый, сняв на крыльце, на расстеленном половичке, свои извоженные в дороге обутки, ступили под его невысокие потолки.

    - Пристали, поди, с дороги, -сказала пожилая хранительница. (За временем я запамятовал ее имя-отчество). - Сщас мы чай пить станем.

    Но за окном раздался автомобильный гудок.

    - Ой, да это столичные гости к Дмитрию Наркисовичу пожаловали! Утресь звонили... Родной его племянник Борис Дмитриевич Удинцев! В кой-то веки!

    Хозяйка выскочила на крыльцо, за нею мы. А на улице из автобуса выходили люди, в основном, в возрасте, уральские и московские ученые, поклонники и исследователи творчества Мамина-Сибиряка. Первого мамиста, моего учителя К.В. Боголюбова, не было среди них: может, занемог, ему уж перевалило в ту пору за 70. Возглавляли делегацию профессор УргУ И.А. Дергачев и еще один старик, высокий, сутулый, в смешном соломенном канотье и, несмотря на жару, в ботинках с калошами - весь будто из прошлого, XIX века. "Так вот он какой, любимый крестник Мамина", - догадался я.

    В доме гости пробыли недолго и снова стали усаживаться в автобус, чтобы ехать на гору за прудом, на знаменитый Шихан, заветное место мальчика и юноши Дмитрия Мамина. Все, кроме высокого старика. Он и нас с сынком задержал, приняв из-за простонародной нашей одежонки, видать, за местных.

    - На этом шихане я уж бы вал, - сказал он. - Последний раз с самим Константином Боголюбовым. Трястись мне туда недосуг. А не сопроводили бы вы меня, друзья, на старообрядческое кладбище?

    Сверху, с дороги на угоре, я успел сориентироваться и рощицу на восточной околице поселка, где, возможно, и был захоронение кержаков-старообрядцев, жителей одного из "концов" Висима, углядел.

    - Идемте, Борис Дмитриевич, - сказал. - Язык до Киева доведет.

    - Мне в Киев без надобности, - проворчал старец и потопал нами. Мы прошли мимо памятника его дяде на небольшой площади, потом через бугор мимо поселковой больницы. В одном из окон ее стоял бледный мальчик, с тоской проводивший нас глазами. И в какой раз с благодарностью вспомнился наш классик, бывший здешний обитатель, что писал свои пронзительные детские рассказы и добрые сказки не только для своей Аленушки, но и всем страдальцам в утешенье!

    Слава Богу, я не ошибся: тогда с угорья я действительно увидал кладбище. Именно то, что хотел наш спутник, - старообрядческое... Оно все было в древних крестах, прикрытых крышами (от дождей, от снега?), треугольниками широких планок - это были кресты староверов-двоедан. Некоторые могилы уже завалились, могучие кресты попадали.

    Борис Дмитриевич остановился у одной из них. Снял шляпу-канотье, обнажив уже не седые, а словно бы зеленые от старости волосы.

    - Вы погуляйте пока, - сказал, - а я кое-что тут поищу.

    Сказал и... полез в завалившееся погребение. А мы пошли, Алешка даже побежал вдоль старых могил. А когда вернулись, старика нашего в завале не было. "Или он вовсе провалился, - с ужасом подумал я. - Или мы заплутали? Еще не легче: потерять знаменитого гостя!"

    - Борис Дмитриевич! Удинцев! - закричал, зааукал я.

    - Старик Хоттабыч! - поддержал меня воплем Алешка. - Где ты?

    Старик Хоттабыч был тогда его любимый герой из чудесной книжки Л. Лагина, которую читала ему бабушка Саша, незабвенная моя теща, но и вовсе не обидный: Хоттабыч - волшебник добрейший. Наш старик не должен обидеться. Но где же он? - Товарищ Удинцев! Старик Хоттабыч!

    - Чего кричите? - он показался из провала соседней могилы. Проворчал: - Мы же, ребятки, не в лесу. В святом, тихом месте мы.

    Вот шустрый дедуля! И верно, "маминская косточка"!

    Я протянул ему руку. Он в ответ подал свою, прижимая другую, сжатую в кулак, к груди. Вылез и разжал, наконец, кулак - на его ладони лежал позеленевший небольшой медный складень - иконка-трилистник: Бог-отец, Бог-сын, Бог-Дух святой.

    - Да таких складней здесь полно, - разочарованно сказал я. - Чуть не на каждом старом кресте. Даже свинцовые есть.

    Наш старикан вдруг взвился в неожиданном гневе:

    - Вы за кого меня принимаете, юноша! - возопит он. - Я, и чтоб обирал старые кресты? В роду Маминых сроду гробокопателей не было! Я этот в земляном прахе откопал, он все равно бы там потерялся. - Удинцев так же, как закипел, неожиданно утих. - А этот, спасенный, я отчищу и найду ему место в моей коллекции других древностей в столице, в квартире моей на проспекте Тимирязева. Приедете в Москву, милости просим в гости... Мы еще должны в клубе с местными жителями встретиться.

    И была эта встреча в старом поселковом клубе. Но аборигенов, потомков туляков, староверов и хохлов (они давно здесь перемешались и все стали уральцами), занятых домашними делами и летней лесной охотой, в тесном зальце почти не было - их с лихвой заменили студенты-биологи из нашего родного УрГУ, проходившие практику в Висимском заповеднике. Благодарнейшие зрители, они встречали аплодисментами каждое выступление. И серьезную речь профессора Ивана Алексеевича Дергачева, и неизвестного мне мамиста из Ленинграда, и конечно, нашего Бориса Дмитриевича, который подарил музею своего дяди какие-то раритеты из семейного архива Маминых-Удинцевых.

    Набравшись храбрости, вылез на сцену и я, так сказать, от лица молодых писателей Свердловска. Но говорил больше не о литературных трудах писателей-разночинцев русского XIX века, к которым отнес и Мамина-Сибиряка, а о тяжкой жизненной стезе его сотоварищей и коллег. В отличие от писателей-дворян (Тургенева, Гончарова, Толстого, этих действительных литературных генералов), они прорывались в столичные журналы через нужду, поденную черную работу, через болезни, главной из которых, раньше срока сведшей их в могилу, было питие. Братаны Николай и Глеб Успенские, и наш талантливейший Федор Решетников, и сам Дмитрий Наркисович не избежали этой напасти. Я привел, как страшный пример, последние страницы повести Константина Боголюбова: когда Дмитрий Наркисович умирал в своем кабинете - в столовой его пировали друзья-писатели, приехавшие из Петербурга поздравить хозяина с 60-летием: трагический вышел юбилей...

    Больше всего удивили доставшиеся мне аплодисменты моего дошкольника Алешу - он всю встречу простоял, прижавшись спиной к круглому боку древней печи-голландки, в зимние вечера согревающей этот бедный поселковый клуб.

    Выскочив из клуба к высокому еще солнцу, мы побежали с ним к старой церкви на берегу пруда. И, пока мой малец плескался на песчаном мелководье, я полез на деревянную семиметровую вышку, что возвышалась тогда на лодочной, в пять плоскодонок, станции (жаль, если сейчас эта лодочная, вышка и купальня исчезли).

    Я еще раз с ликованием оглядел сверху Шихан и другие "зеленые горы", через которые предстоял нам обратный путь, всей грудью вдохнул сладкий лесной воздух и прыгнул, - раскинув руки, полетел вниз. Ласточкой. Увидел на миг свою распластанную тень на тихой воде. Эта благословенная вода была не просто чиста и прохладна - она совсем не отдавала металлической тяжелой гарью, как в моем родном Тагильском пруду. Из-за давно потухшего здешнего завода она снова стала первозданна, эта лесная вода!

    Вынырнув, я опять устремился вверх. И летал, и летал, чувствуя растущую силу в своем уже немолодом теле. И эти полеты, открыв рот, с восторгом наблюдал мой сын. Будущий мастер спорта, чемпион Урала по конькам.

* * *

    Нельзя дважды войти в одну воду. Но я, наперекор древним, считаю, что в эту, Висимскую, можно. Ибо она святая. В ней купался когда-то озорник Митя Мамин, в ней омывал большие уставшие телеса мой дорогой учитель Константин Боголюбов, услаждался после долгих прогулок по здешним "по долинам и по взгорьям". Один гулял или с тагильским другом своим Петровичем - писателем А.П. Бондиным. А может, и с нашим сегодняшним знакомцем Б.Д. Удинцевым. Которого, прежде чем распускать крылья, я видел со своей вышки на крыльце мемориального музея. Там стоял последний из рода Маминых хранитель русской истории и уральской старины.

Борис ПУТИЛОВ.

Литература: Газета "Горный край" от 14.01.05; 04.02.05.

Лесными тропами Мамина-Сибиряка

    6 ноября 2012 года отмечалось 160-летие со дня рождения уральского писателя Д.Н. Мамина-Сибиряка. Для нас это самый первый писатель, потому что он родился и жил в наших краях, в Висимо-Шайтанском заводе.

    Бывая на уральской природе, изучая заводской быт, Дмитрий Мамин отразил свои краеведческие находки в очерках и публицистических произведениях: "Из далёкого прошлого", "Платина", "От Урала до Москвы", "Зелёные горы", "Самоцветы", "На реке Чусовой", "Горой", "От Зауралья до Волги", "Бойцы", "На реке Чусовой", "Медвежий угол", "На рубеже Азии" и "Ужасный случай".

    Многие названия географических объектов на Среднем Урале, где был в свое время Мамин-Сибиряк и которые он описывал в своих литературных произведениях, постепенно исчезают из нашей памяти. А многие рукотворные объекты, которые упоминал писатель, в прошлом веке вообще были ликвидированы.

    Неудержимая потребность к путешествиям и поиски неизвестных прежде скалистых горных вершин привели меня в места, где когда-то ходил на охоту будущий писатель Дмитрий Мамин с дьяком Николаем Матвеичем. Они вместе поднимались на вершины Белой, Корюшкиной, Билимбая, Осиновой, Шульпихи. Если смотреть из Висима на восточную сторону, то мы увидим Весёлые горы. Мамин-Сибиряк написал о них очерк "Милые зелёные горы".

    Название "Висимские горы" употребляет литератор Борис Дмитриевич Удинцев применительно к литературному творчеству Д. Н. Мамина-Сибиряка. В книге воспоминаний, изданной в 1936 году, он писал: "Во время своих странствований по Висимским горам Дмитрий Наркисович знакомится с богатствами природы края".

    С вершины горы Кокурниковой, расположенной в западной части Висима, видно, как извилистой линией поднимаются горы Пугина, Малая и Большая Шульпиха, Белая, Седло, Осиновая, Кирюшкин камень, Мохнатенькая, Широкая, Билимбай и Старик-Камень. Здесь в 2002 году установили памятный знак в честь 150-летия со дня рождения уральского писателя.

    Путешествуя по маминским местам, я посетил также Салду, Кушву, Таволги, Быньги, Шуралу, Рудянку, Бродово, Мурзинку, Южаково, Петрокаменское, Черноисточинск, Висимо-Уткинск, Усть-Утку и Екатеринбург. Фотографировал географические достопримечательности, фиксировал, какие изменения произошли за последнее столетие в укладе жизни уральцев.

Памятник Мамину-Сибиряку в Висиме

Памятник Мамину-Сибиряку в Висиме

    Достаточно ли сегодня у нас на Урале популяризируют творчество писателя, имя которого в свое время замалчивали критики? В библиотеках населенных пунктов я выявил около пятидесяти книг, посвященных биографии Д.Н. Мамина-Сибиряка. Среди них: "Вопросы творческой истории романа "Три конца", 1950 года выпуска; "Время бросать камни", 1977 г.в.; "Д.Н. Мамин-Сибиряк в литературном процессе 1870-1890-х гг." - книга, изданная в 2005 году И.А. Дергачевым; "Из мира литераторов: характеры и суждения. Литературное наследие России" - эта книга впервые публикуется на русском языке и переведена с немецкого языка в 2008 году.

    Ближайший друг писателя, поэт и коллекционер Ф. Ф. Фидлер собрал личные воспоминания, с частными подробностями, о русских писателях XIX века, в том числе и о Д.Н. Мамине-Сибиряке. О нем сняты фильмы, по его романам и пьесам поставлены спектакли, в том числе и в Нижнетагильском драматическом театре. В Екатеринбурге в 1946 году и в поселке Висим в 1959 году созданы мемориальные музеи писателя, установлены скульптуры, памятники, его именем названы улицы.

    В Висимской библиотеке мне представили книгу Мамина-Сибиряка в "Каменном колодце", изданную в Свердловске в период самого трудного времени для нашей страны, в декабре 1941 года. В ней есть рассказ "Ужасный случай" из цикла "Из скитаний по Уралу", где Д. Н. Мамин-Сибиряк вспоминал эпизод, когда они с друзьями ходили на гору Билимбай, чтобы узнать её местоположение относительно условной границы Европы и Азии. Вот что он писал: "Наша экспедиция была задумана ещё зимой и носила научный, географический характер. Дело в том, что необходимо было определить линию раздела между Европой и Азией". По современным географическим картам можно точно определить, что гора находится на самой границе Европы и Азии. По ее южному склону проходит дорога Черноисточинск - Большие Галашки, которая пересекает линию раздела двух частей света. 15 августа 2011 года мы с другом установили здесь знак в виде деревянного столба с табличками, на которых была сделана надпись: "Европа и Азия", обозначающая условную границу.

    В 1876 году в поисках лучшей доли семья Маминых переехала из Висимо-Шайтанского в Нижне-Салдинский завод. Посещая Салду, я прошел по узкой тропинке, проложенной вдоль берега одноименной реки. Она вывела меня на улицу Свердлова, к дому, где сейчас живут бывший военнослужащий Михаил Петрович Хорольский и его жена Вера Васильевна. Здесь когда-то и поселилась семья Маминых. Дом стоит на углу, три окна выходят на переулок, два - на улицу, еще два - на огород, который спускается к реке. Новые хозяева облицевали дом красным кирпичом, обшили двор досками, заменили окна.

    В западной части Нижней Салды находится естественная кедровая роща, где когда-то Дмитрий Мамин и его знакомая Мария Алексеева бродили под сводами деревьев и размышляли о дальнейшей совместной жизни.

    Позже семья Маминых переехала в двухэтажный дом, находящийся на другой улице. В 1957 году его передали под детскую библиотеку, установив на здании мемориальную доску с надписью: "В этом доме в 1877 году жил певец Урала Д.Н. Мамин-Сибиряк". Библиотеке было присвоено имя писателя. Сейчас этот дом № 6 на улице Парижской Коммуны выкрашен в светло-голубой цвет. Заведующая детской библиотекой Людмила Васильевна Кузьминых встретила меня в фойе. Мы остановились у окна, из которого виден Никольский храм. В свое время у этого окна любил стоять Дмитрий Мамин и смотреть на храм, где проводил службу его отец Наркис Матвеевич. Потом мы вместе спустились по крутой лестнице в полуподвальное помещение. Сюда когда-то спускался и Мамин, и эти красные кирпичи, из которых выложены стены, "помнят" взгляд Дмитрия Наркисовича. Рядом с Никольской церковью сохранилась могила отца писателя, а вот в Екатеринбурге многие захоронения родственников Дмитрия Мамина утеряны.

    Дмитрий Наркисович около месяца в 1878 году жил в Нижнетагильском заводе в поисках работы. Сохранившийся дом по улице Кирова, 37, и прилегающая территория находятся сегодня не в лучшем состоянии, хотя здесь и сейчас живут три семьи. На доме установлена памятная плита с надписью: "В этом доме в 1878 году жил Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк". В посёлке Рудника имени III Интернационала есть улица Мамина-Сибиряка. С 1963 года Нижнетагильский драматический театр также носит имя писателя.

Нижняя Салда, в этом доме в 1877 году жил писатель

Нижняя Салда, в этом доме в 1877 году жил писатель

Д.Н. Мамин-Сибиряк    В 1888 году Д.Н. Мамин-Сибиряк посетил Невьянск, Быньги, Таволги, Бродово, Петрокаменский завод, Мурзинку и Южаково с целью познакомится с методами добычи самоцветных камней и их огранкой. В это время он жил в Екатеринбурге, и в поездке его сопровождал Иван Васильевич Попов. От Екатеринбурга до Невьянского завода они проехали на поезде, а затем на подводах до Южаково. Писателю запомнились белая церковь и три южаковских деревни: Старая, Южаковка, Новая (Маюрова).

    Часто Дмитрий Мамин проезжал мимо Черноисточинского завода, был в Висимо-Уткинском заводе, на Усть-Уткинской пристани. Упоминает он в своих очерках Черноисточинский пруд, остров Сосновый, реки Чауж, Межевую Утку, Чусовую с прибрежными камнями-станцами, которые называл "Бойцы". Также упоминает Невьянский, Кыновский, Кушвинский, Лайский заводы и станцию Лая, деревни Захаровку, Галашки, Таволги.

    Вот что писал Мамин-Сибиряк про тагильские горы: "Самый лучший вид на Тагил открывается с Лисьей горы… Виды с Белой и Медведь-Камня замечательны по своей красоте… Высокая гора – колоссальное единственное в мире сокровище".

    В 1962 году был открыт памятник писателю на его родине в Висиме. В 2010-м установлена памятная доска на здании духовного училища, где он учился в 1866-1868 годах. На улице имени Мамина-Сибиряка, которая находится в центре Екатеринбурга, на доме № 171 установлена памятная доска с надписью: "Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк (1852-1912), выдающийся русский писатель - демократ, певец Урала". Эта улица до 1918 года называлась Водочная. В доме № 41 по улице Толмачева, где жила гражданская жена писателя Мария Якимовна, создан музей писателей Урала.

    В Екатеринбурге Дмитрий Мамин прожил 15 лет, сохранилось несколько памятных мест, связанных с его творчеством, где установлены памятные доски и бюсты. На фасаде здания, в котором первоначально размещалась библиотека им. В.Г. Белинского, а сейчас находится детская библиотека, в 1920 году установили бюсты писателей Д.Н. Мамина-Сибиряка, В.Г. Белинского и Ф.М. Решетникова. В 1946 году на улице Пушкина был открыт мемориальный музей имени Д.Н. Мамина-Сибиряка. В 1991 году установлен бюст писателя на плотине городского пруда в Екатеринбурге.

    Скульптура писателя стоит у дворца культуры в Невьянске, есть памятник-бюст Мамина-Сибиряка в Сиреневом саду в Ирбите. Памятник-бюст и памятная плита находятся в Перми, где Дмитрий Мамин учился в духовной семинарии.

    Д.Н. Мамин-Сибиряк путешествовал и посещал Средний, Северный и Южный Урал, Крым и Кавказ, Финляндию, Центральную Россию. Бывал он также в Москве, Санкт-Петербурге, Киеве, Новгороде, Костроме, Павловске, Царском Селе /Пушкин/, Териоке /Зеленогорск/, Усть-Нарове, Ирбите, Перми, Чердыни, Соликамске, Каслях, Невьянске, Ревде, Кыштыме, Челябинске, Миассе, Златоусте, Ялте, Балаклаве, Кисловодске, Пятигорске. Он хорошо знал заводы Нижнетагильского горнозаводского округа. Дмитрий Мамин сплавлялся по рекам Чусовой, Волге и Каме.

    В последние годы Мамин-Сибиряк жил со своей семьей в Петербурге, в 1896 году он писал оттуда своей сестре Лизе в Екатеринбург: "Люблю вспоминать зелёные Уральские горы. Хотел бы показать их Алёнушке".

    Елена Мамина – дочь Дмитрия Наркисовича, с ранних лет она пошла по стопам отца. Она писала рассказы и стихи, наполненные проникновенными чувствами к жизни, коллекционировала автографы и портреты писателей, ей посвящена книга "Елена Мамина. Литературное наследие России".

    В результате моих путешествий по Среднему Уралу – по местам, где учился и работал писатель, издан сигнальный экземпляр книги под названием "Висимские горы. Лесными тропами Мамина-Сибиряка".

Андрей ПИЧУГИН.

    Фото автора.

    Литература: Газета "Тагильский вариант", №39(88) от 08.11.2012.

Мамин-Сибиряк глазами современников

Тагильчанка Екатерина Демидовна Хлопотова на фото изображена уже в зрелом возрасте, овдовевшая, с двумя сыновьями-подростками...

Тагильчанка Екатерина Демидовна Хлопотова на фото изображена уже в зрелом возрасте, овдовевшая, с двумя сыновьями-подростками...

 

    Дмитрия Наркисовича Мамина-Сибиряка называют "Певцом Урала". Где и как черпал он материал для характеров и событий своих произведений? В какой-то степени ответ на этот вопрос можно найти в публикациях газеты "Тагильский рабочий" более чем полувековой давности, в которых напечатаны воспоминания людей, общавшихся с Дмитрием Наркисовичем вживую. Приглашаем всех совершить небольшое путешествие по страницам "Тагильского рабочего" первой половины XX века и "послушать", о чем рассказали современники Мамина-Сибиряка.

    Вот наиболее яркие из воспоминаний в статье П. Елпидина "Дорогой земляк": "В Тагиле еще живы некоторые из сверстников Мамина-Сибиряка. Они знали его с раннего детства и теперь с любовью вспоминают о дорогом земляке.

    В журнале "Детское чтение" за 1902 год Мамин-Сибиряк пишет: "Боевой период раннего детства совпадает с воспоминаниями о первом друге. Это был сын заводского служащего, бледнолицый, с зеленоватыми глазами и вечной улыбкой на губах. Его звали Костей. Я не помню, чтобы этот мой первый друг хотя бы когда-нибудь рассердился – он вечно был весел и всегда улыбался. Милый Костя! Его давно нет на свете, и я вспоминаю о нем с особенной любовью как о родном и таком близком человеке, которого не можешь отдалить от самого себя…" И далее "…Моя встреча с Костей окрасила не только мое детство, но и юность дорогими впечатлениями и первым дорогим опытом. С ним вместе мы начали самостоятельную жизнь, именно ту жизнь, которая начиналась за пределами детской комнаты, захватывала все родное селение и потом увела на зеленый простор родных гор…"

    Сестра этого Кости – Августа Романовна Челышева, учительница-пенсионерка, помнит живого, бойкого приятеля своего брата:

    – В доме Маминых прислуживала няней Лукерья Ермоленко. И маленький Мамин ее часто донимал:

    – Спой про зайца.

    Та охотно соглашалась. Песенка была такова:

 

    Заяц бегал по болоту,

    Он искал себе работу.

    Шишел-мышел и пошел,

    Сам работу не нашел...

    С детства Дмитрий Наркисович отличался исключительной любознательностью, находчивостью и любил повеселиться. Помню, у нас в доме ушли старшие. Моему брату и Дмитрию Наркисовичу было лет по 15-16. Они взяли ухваты и кочерыжки, подстроили к ним планки и нарядили в разные платья. Забава доставила нам всем немало веселых минут.

    Позднее страстью товарищей была охота на птицу. Как-то на Белых горах, во время охоты, Д.Н. свихнул себе ногу, и пришлось брату тащить его домой на загребках. Страсть к охоте, как я еще тогда замечала, была продиктована вовсе не желанием убить больше дичи, а желанием побывать на людях, изучить местный край, узнать нравы, обычаи населения.

    С этой же целью они ходили на покос к косарям, где, если их приглашали, они ели из общей чашки, а Д.Н. как-то особенно вслушивался в разговор. На вечеринки он приходил, забивался в угол, что-то записывал.

    Очень любопытный был. И почему-то тогда его больше всего интересовали раскольники (кержаки). С братом они ни одного года не пропускали, чтобы не увязаться на "моление" в Билимбай, на могилы раскольников. Начетчица Матрена Афанасьевна Попова много рассказывала друзьям об обычаях раскольников. Потом-то мы увидели, что эти рассказы не пропали даром: они послужили Д.Н. материалом к повести "Три конца".

    Очень интересно, что в статье упоминаются хорошо известные персонажи тагильской истории, в частности – Екатерина Демидовна Хлопотова, в свое время начальница церковно-приходской школы. В юности она танцевала с Маминым-Сибиряком кадриль и с теплотой вспоминает, как он поддержал ее в незнакомой обстановке:

    "…учительствовала в Салке. В каникулы приехала в Нижнюю Салду – к своим родным. В управлении завода организовали общественный вечер. И я пошла туда. Никого знакомых не встретила и сидела скучая. Вдруг подходит ко мне молодой человек в студенческой форме, с выразительными черными глазами, очень худой и приглашает танцевать кадриль. Я уже знала, что это студент Мамин, за которым усиленно ухаживали тамошние светские девицы. Когда мы вошли в круг, они на нас смотрели горделиво, свысока: "Подумаешь, с какой-то учительницей танцует".

    К тому же времени относятся воспоминания Елизаветы Филипповны Куляшевой, тоже учительницы.

    "Мои родители тогда жили в Нижней Салде. Я дружила с Лизой Маминой – сестрой Дмитрия Наркисовича. Его встречала, когда бывала у них. Он был старше нас, но всегда обращался с нами вежливо, с внимательностью.

    Я училась в тагильской прогимназии. Вдруг в ней случился пожар, и здание сгорело. Поэтому нас распустили на каникулы раньше срока. Вернувшись домой, я снова бывала у Маминых. И вот как-то в заводской конторе организовали вечеринку. Собрался любительский хор. Мы пели: "Вниз по матушке по Волге" и студенческую песню "Проведемте, друзья, эту ночь веселей". Дмитрий Наркисович примкнул к нам и подпевал тенором. Потом танцевали вальс, польку и кадриль. Раньше никаких танцев больше не знали. Мне пришлось танцевать с Дмитрием Наркисовичем. Он был очень весел, все время шутил и в такт музыке подпевал: "Вы училище сожгли!"

    Во время разговоров интересовался учебой. Спрашивал, что мы проходим. И вдруг сразу:

    – А как, вы любите учителей?

    – Не всех.

    И я ему рассказала про учителя естественной истории Шевцова. Рассказ, видимо, был интересный, потому что Мамин очень смеялся".

    А вот уже другой сюжет, о котором тепло вспоминает Авенир Александрович Петров:

    "Это было, кажется, в 1888 или 1889 году – я уже не помню точной даты. С товарищами по школе я отправился удить рыбу на Медведь-Камень.

    У подножья горы стояла избушка рыбака, по обыкновению мы в ней и останавливались. К вечеру, когда уже стало темнеть, заморосил дождь. К растворенной двери избушки подбежала охотничья собака. Обнюхивалась.

    За ней выглянул человек в высоких сапогах, в охотничьей куртке. С боков, по одну сторону болтался ягдташ, по другую – ружье. Лицо у него было загорелое, бородка клинышком.

    – Я опять к тебе! – встретил он рыбака. Тот просиял, обрадовался гостю как хорошему давнишнему другу.

    Дождь перестал. Мы разложили у избушки костер. Вскипятили чаю. Охотник разломил белый хлеб и угостил всех нас. Старик ему что-то рассказал. Было понятно, что рассказ начался задолго до встречи. Охотник внимательно слушал и только изредка вставлял реплики.

    После чая старик пригласил всех в избу. Охотник отказался:

    – Я уйду на рассвете! – и пошел, расположился под навесом. Утром его уже не было. Старик спросил нас:

    – Знаете, кто это был? Дмитрий Наркисович Мамин! Писатель…"

    Не правда ли, эти воспоминания очень оживляют канонический облик писателя, делают его более человечным.

Ольга ХАЛЯЕВА, сотрудник Нижнетагильского музея-заповедника.

    ФОТО ПРЕДОСТАВЛЕНО АВТОРОМ.

    Литература: Газета "Тагильский рабочий" от 06.11.2014.

 

 

Главная страница