Мы трудимся…
В детском доме было самообслуживание. Дел было великое множество, начиная с заправки постелей, мытья полов во всех помещениях, заготовки дров в лесу. Потом их надо было напилить и наколоть, разжечь огонь в печах. У нас было подсобное хозяйство, и мы копали землю и сажали картошку и овощи, а потом их убирали, на лошадях и быках свозили в овощехранилище, а весной перебирали их, выбрасывая или отбирая подгнившие для переработки. Мы дежурили на кухне и в столовой, мыли посуду и накрывали столы. Поэтому постоянно были в работе. И кто-то должен был нас научить всему этому. В основном занимались с нами воспитатели и сотрудники. Основные навыки мы получали в кружках. Их тоже было достаточно. Кружки рукоделия: швейный, вышивальный, вязальный для девочек. Нас учили не только шить, вязать и вышивать, но и искусно ставить заплаты на прохудившуюся одежду, да так, что отремонтированная вещь после этого смотрелась как новая с "художественными дополнениями". Мы штопали носки и чулки, умели заштопать небольшую дырку на одежде, чтоб было незаметно. Одна из наших наставниц в этом "ювелирном" деле была, по-видимому, немка из высланных с Поволжья. Она учила нас, что нитка в иголке не должна быть длинной, а то она запутается, при этом приговаривала по-немецки: "Lange Fadchen – faul Madchen" (Длинная ниточка – ленивая девочка). Кроме ремонта одежды, мы шили и вышивали кисеты для табака, их в посылках отправляли на фронт. Кисеты для солдат шили в то время многие женщины, не только мы. Популярной тогда была шуточная частушка о девушке - неумехе:
Шила милому кисет - вышла рукавица.
Меня милый похвалил: "Вот так "мастерица!"
Мы, конечно, не хотели на нее походить и старались. И еще мы вязали сетки, те, что прежде, называли "авоськами". Конечно, научиться всему этому было нелегко. Пока научишься - работу приходилось переделывать не раз. Но зато мы умели многое, что пригодилось в дальнейшей жизни, после войны очень небогатой. Я занималась в швейном кружке у Марии Тимофеевны Пуховой. Это была спокойная, неторопливая в движениях уже немолодая женщина. Она меньше объясняла, чем показывала, как правильно держать ножницы при крое, как шить на машинке, не натягивая материал, а иначе появятся складки на изделии и т.д. Она была внимательна и добра. Когда я приезжала в студенческие каникулы работать, то всегда заходила к ней, чтобы посмотреть и еще чему-то поучиться, а она так хорошо ко мне относилась, что приехала даже в Нижний Тагил, чтобы посмотреть, как я там устроилась после окончания института. Вот благодаря таким простым людям мы в жизни не пропали, так как умели многое, и это придавало уверенности.
Мальчики занимались в архитектурном, картонажном, столярных и сапожных кружках, так что сносившиеся подметки и отставшую подошву на обуви было кому подбить. Cапожному делу обучал Иван Иванович Корчемкин. Он работал в детском доме на протяжении почти сорока лет и подготовил к жизни не одно поколение умельцев.
Да и табуретку, стул, стол изготовить для них тоже было не проблема. На них же, еще подростках, ложились все тяжелые физические работы: они носили воду, ездили в лес на заготовку дров.
Мальчики в мастерской
Иногда туда брали и девочек. Я помню, в классе 7-ом тоже была на вырубке. Уральский лес красив в любое время года: могучие деревья разных пород, особенно кедры, которых вблизи Верхотурья тогда было много. Некоторым ребятам удавалось съездить на заготовку кедровых шишек. Но любоваться красотой и богатствами леса было особенно некогда. Она впечатляла нас непроизвольно, и увиденные картины оставалась в памяти на всю жизнь. И работу по заготовке леса я запомнила именно тогда. С нами в лесу на местах вырубки были взрослые сотрудники-мужчины. Они выбирали деревья, которые надо спилить и, держа пилу поперек внизу ствола, начинали пилить. Когда пила пересекала середину дерева, всем велели отойти подальше, а в конце подпиленное дерево наклоняли в сторону, и оно с треском валилось на землю. Мальчики обрубали ветки, мы их собирали, а потом по очереди распиливали стволы на чурбаны. Их грузили на лошадь и увозили на нашу территорию, распределяя по корпусам и домам. Когда нужно было топить печи, мальчики не только топорами, но тяжелыми колунами, которые не всем были под силу, кололи чурки на поленья.
Летом ребята из старших групп ездили на покос, заготавливали сено на зиму. Покос находился далеко, километров 25-30 от Верхотурья, в деревне, если мне память не изменяет, -Меркушино. На краю огромной поляны, около леса были построены шалаши. В них мы спали, подстелив ветки и сено. Руководил нашей работой, а главное – учил держать косу и правильно делать размах, чтобы трава не скользила, а подкашивалась, Кир Михайлович Берсенев. Рано утром он громким голосом будил нас, неизменно произнося фразу: "Вставай, народ, насчет проверки – Берсенев задумал убежать". Фраза казалась необычной, но ее смысл я поняла много лет спустя. Кир Михайлович, видимо, был из репрессированных, отсидел срок и жил в Верхотурье на поселении. Отсюда и "проверка" и задуманный "побег". Он был необычным во всем: высокий, статный, интеллигентный, носил шляпу и, когда мы встречали его на территории, он, здороваясь первым, приподымал шляпу, причем даже если ты шел один. И этим он преподавал нам урок вежливости, учтивости и уважительности к любому и ребенку – тоже. Такому человеку хотелось подражать.
Деревня, где был покос, было расположена у реки, по берегам которой росли кусты черной смородины. Ягоды были такие крупные, что походили на виноград, о котором мы тогда не могли и мечтать. Но смородина была не хуже винограда. Мы собирали ее после работы в ведра и ели до оскомины на зубах. Работать на вольном воздухе среди красивой природы, которая еще нас и "подкармливала", было не обременительно. Кир Михайлович часто давал нам передышку. Косить, конечно, было трудно. Я даже поранила косой ногу. Как память об этом лете, на ноге остался рубец. Но была и работа полегче. Когда сено подсыхало, мы его сгребали в валки, а потом копнили. Взрослые и мальчики копны свозили на лошадях в отведенное место и вместе со взрослыми складывали в стога.
О лошадях надо сказать особо. Это был незаменимый транспорт. Никаких машин, кроме тракторов, мы тогда и не видели. Лошадей содержали на конном дворе. Летом по ночам их выгоняли на лесные поляны-пастбища. Ребята ездили, как тургеневские мальчики в рассказе "Бежин луг", в ночное. Мне посчастливилось только раза два побывать в ночном. Но впечатлений хватило на всю жизнь. Всё необычно: поляна, окруженная лесом, постепенно наступающие сумерки и прохлада. Мы собираем сучья для костра. А лес становится зловещим. Кажется, вот-вот кто-то выйдет к нам: зверь, бродяга, или сбежавший из лагеря заключенный, а лагерей на севере Урала и вокруг Верхотурья были десятки. Но вот мальчики складывают из сучьев костер, поджигают, и все становится иным. Подвигаемся к костру, протягиваем руки к огню, греемся и начинаем разговаривать, рассказывать, вспоминать. Чаще всего вспоминалась жизнь до войны, родные места и родители, у кого они были… Лошади ходили поблизости в "путах", чтоб не ушли далеко.
Лично у меня с лошадьми связана одна весьма неприятная история, которая чуть не закончилась трагически. После войны, как я уже говорила, многое изменилось. Менялись директора и воспитатели. Я сама была в 8 классе "воспитателем" в своей группе. Просто их не хватало, и мне поручили быть в группе за старшую. С войны вернулись не только немногие оставшиеся в живых солдаты, но и техника, обозные и кавалерийские лошади. Новому директору, сменившему контуженого офицера, подарили коня, которого звали "Партизан". Партизана запрягли в бричку, и директор на ней повсюду разъезжал. Партизан был конь норовистый, прошел войну, но считался уже вполне мирным. Мое единственное "общение" с лошадьми было в ночном и в качестве пассажира в дороге на покос. И вот однажды иду я мимо конторы (так называлось административное здание), а директор как раз откуда- то приехал на Партизане. Увидел меня и говорит: "Рая, у меня нет времени. Отведи Партизана на конный двор". Надо сказать, что конный двор находился на берегу реки Туры, над самым обрывом. Недолго думая, я села в бричку. Но не успела взять вожжи в руки, как Партизан рванул с места и понесся галопом. Директор испугался и побежал за нами. Партизан был уже на самом краю обрыва, но тут он почуял конный двор и резко повернул к нему. Я пулей вылетела из брички и приземлилась на камнях обрыва, ободрав колени и ребра. Но, к счастью, переломов не оказалось. Директор подбежал ко мне ни жив ни мертв, и только произнес: "Рая, ты жива?" А ведь конец мог быть и более драматический, если бы я ударилась о камни головой. Как говорится: "Бог хранит!" И это не однажды…
Вернусь к нашим повседневным обязанностям. Как я уже говорила, что в детском доме было полное самообслуживание. Убирали помещения, рабочие комнаты, спальни и коридоры мы по очереди. В каждой группе составлялся график дежурств. Полы были некрашеные, их надо было не только мыть, но и скоблить скребком до желтого цвета. Скребки, которые представляли собой стальную пластину трапециевидной формы, заостренную внизу и загнутую в трубку вверху, нынче отжили свой век. Полы теперь или красят, кладут паркет или покрывают другими материалами. А нам приходилось напрягать все свои силенки, чтоб отскрести пол до блеска. Для работ, мытья и приготовления пищи нужно было много воды. Водопровода в помещениях не было, он был построен уже после войны. Воду черпал из Туры в бочки, ставил их на телегу и развозил на лошади по всем строениям наш водовоз Карлуша, довольно молодой человек из немцев- переселенцев из города Саратова, но, как называли таких на Руси – убогий, умственно не совсем полноценный. Но характеру он был добрый, безобидный и безотказный. Мы его любили, хотя звали "Папа Карло", конечно. Как и все, он был вечно голодный. Когда он наполнял водой все бочки на кухне и в столовой, повара собирали ему в одно ведро остатки еды. Карлуша устраивался на ступеньке лесенки у столовой и прямо из ведра начинал есть. Мы его спрашивали: "Ну, как, Карлуша? Вкусно?". Он произносил слова и звуки плохо, невнятно, вместо "ш" - "с", но всегда отвечал: "Нисего, нисего. Лись бы киску набить…". Вот это выражение у нас стало крылатым. Мы не думали о разносолах, а думали, "лишь бы кишку набить", и промышляли, кто и чем мог: крапива и кислица, "кашка" и "калачики" (с мальвы), почки и пестики с деревьев и весь "подножный корм"…
Раз уж речь зашла о еде, расскажу, как было организовано наше питание. Нас кормили 3 раза в день: завтрак, обед и ужин. В столовой одновременно помещались 2-3 группы. Накрывали столы, убирали и мыли посуду дежурные. Не помню, чтоб с нами питались воспитатели, у них была своя рабочая столовая, мы там дежурили тоже. Но украинская группа всегда приглашала их хором: "Сидайтэ з намы исти!" Меню тоже не помню, но, конечно, разнообразием оно не отличалось. В обед был обязательно суп, иногда - с мясом, и что-то на второе, в ужин - каши, пили мы чай и даже компот. В завтрак нам клали на хлеб (пайку) кусочек масла или американской колбасы из банок, масло часто заменялось кубиком сала (это была американская помощь). Сало я не переносила и отдавала соседу, а запах "выковыривала" из драгоценного хлеба. Большим подспорьем в питании были картошка и овощи с нашего подсобного хозяйства. Часто готовили каши из брюквы с добавлением манки, морковное и картофельное пюре, щи из капусты. Но мы все равно были голодными, так как пища была в основном некалорийная, порции небольшие, а мы росли, и организм требовал "добавки". Но за такое питание мы должны были быть благодарными. Ведь домашние дети в городах и даже в деревнях питались еще хуже. Моя институтская подруга была деревенская девочка, и она рассказывала, что во время войны из колхоза весь урожай собирали до последнего колоска, упавшего на землю; отсылали в города и на фронт, а сами ели лебеду и крапиву, и то, что редко оставалось после сдачи разверстки. И никакого "трехразового питания!". Мои сестры во время войны обменяли на муку, картошку и овощи всю папину и мамину одежду…
Наше подсобное хозяйство находилось на "Кликуне", так прозвали скалу над рекой. Она возвышалась в конце поля. Весной вся покрывалась мелкими разноцветными дикими гвоздиками, но привлекала нас не только красотой и высотой, но и тем, что когда крикнешь громко, эхо откликалось и звучало по всей реке, возвращаясь последними глухими звуками (отсюда и название – Кликун). Территория Кликуна было довольно просторной. Самая большая площадь отводилась под картошку, и разных овощей сажали тоже много. Были и теплицы. Мы делали не всю хозяйственную работу, а только пололи, окучивали и убирали картошку и овощи. Но даже и здесь, в подсобном хозяйстве, были кружки для желающих – кружки юннатов (юных натуралистов).
Одним из них руководила бывшая монашка тетя Луша – женщина небольшого роста, сухонькая, с лучистыми глазами, очень добрая. Ходила тетя Луша всегда в платочке. Она знала о растениях буквально все. И умела не только рассказать, но и показать и научить, как выращивать овощи, ягодные культуры и цветы.
Для этого были отведены специальные экспериментальные участки, на которых ребята проводили опыты по улучшению сортов растений, наблюдали и записывали результаты. Ее подопечные были не только практически подготовлены к выращиванию овощных, плодово-ягодных культур, но и обладали определенными агротехническими знаниями.
На юннатском участке
Надо сказать, что в то время были популярны мичуринские опыты по скрещиванию растений и фруктовых деревьев. В учебнике биологии была помещена фотография груши "Бере зимняя Мичурина". Об улучшении сортов растений и плодов писали и сочиняли стихи. Мы даже выступали на сцене с композицией на тему "преобразования" природы. До сих пор помню строфу песни из неё еще и потому, что в ней было "мое" имя:
Говорит ребятам Рая: "Разведу я в тундре сад,
Чтобы зрел, не замерзая в нем кавказский виноград.
Чтобы рос, чтобы рос, абрикос, абрикос,
Не взирая не мороз…".
И эта песня, как ни странно, могла иметь прямое отношение к нашему Кликуну. Эксклюзивностью и украшением всей территории Кликуна был яблоневый сад, который весной расцветал, ветви деревьев покрывались белорозовыми цветами и распространяли нежнейший аромат.
Как на северном Урале, в суровом климате, когда зимой мороз достигал – 35 -40 градусов, могло появиться такое чудо? Историю его появления и выращивания сохранили в памяти бывшие воспитанники и сотрудники. Больше всего мы узнали от Никитиной Анны Ивановны, которая работала в швейной мастерской детского дома. Она с семьей была выслана с Украины во время коллективизации. Вот что она рассказала: "30-е годы, 1930-1933, в Верхотурье со стороны речки Неромки целыми обозами на телегах въезжали ссыльные переселенцы. Большинство семей было с Украины, с Кубани, Смоленщины.( На Урал в поселок Ляля, в 10 километрах от Верхотурья, с этими обозами прибыла высланная со Смоленщины семья Твардовских: мать, отец и братья поэта Александра Твардовского.). Попав в суровые климатические условия, переселенцы больше всего скучали по родным местам, по своим фруктовым садам, страдали от холода, но руки не опускали. Среди них были агрономы. Сохранилось имя Петра Петровича с Украины и агронома с Кубани – Заболоцкого Автонома Родионовича. Был еще один, но его имени никто не помнит. Вот эти специалисты и решили попробовать выращивать яблоки и груши на Урале. С ними работали их собственные дети и детдомовцы. Их труды были природой возблагодарены: яблоневый сад зацвел! Позже были высажены кусты смородины и малины. И хоть эти кустарники росли в окрестных лесах и по берегам речек, но снять ягоды "со своего сада" было удобнее, и урожаи были большими, а ягоды крупнее, чем в лесу".
Петр Петрович еще и учил довоенное поколение ребят агрономии. Он тоже, как и тетя Луша, вел юннатский кружок. Между яблонями были выкопаны грядки, у каждого кружковца – своя . На них они, под руководством агронома, выращивали различные овощи. После сбора урожая устраивали выставки, а победители отправлялись на областные соревнования юннатов и далее. Автоном Родионович, кроме работы на Кликуне, вместе с ребятами благоустраивал и территорию детского дома. На ней были разбиты цветники и газоны. Сюда приходили отдохнуть даже горожане. Настоящий человек, профессионал и труженик в любых условиях и в любое время найдет применение своим силам и знаниям, как это доказали раскулаченные переселенцы в Верхотурье. Во время войны территория детского дома была вся перестроена, площади заняты, и цветников почти не осталось .
К сожалению, я не интересовалась тем, как выращиваются растения и корнеплоды, и работа на земле меня не привлекала, хотя, конечно, полола грядки, окучивала картошку и убирала ее вместе с ребятами нашей группы. Но я знала девочек и мальчиков, которые занимались в кружках юннатов и с жаром рассказывали о своих опытах. Многим это пригодилось в дальнейшей жизни. Вот моя одноклассница Шура Иванова, активная юннатка, тоже развела, правда, не в тундре, а в деревне Мурино, на Байкале, где её семья имеет дачу, настоящий сад, в котором выращивает по правилам "тети Луши" овощи и плодово-ягодные культуры. Я у неё гостила и наслаждалась не только плодами сада, но и красотой сибирской природы и величием, спокойствием и необычной притягательностью к себе Байкала, этого уникального сокровища России. До него от шуриного сада всего 15 минут ходьбы. Шура- математик, окончила Свердловский педагогический институт. Живет в Ангарске, и не будь у неё знаний, полученных от тети Луши, тяги к земле и природе, разве развела бы она такую красоту в Сибири!
Я вспоминаю и рассказываю обо всех наших трудовых делах затем, чтобы дать понять, какие недетские заботы легли на наши плечи. Сегодняшние условия жизни общества совсем другие, поэтому применение детского труда в воспитательных учреждениях и на предприятиях до определенного возраста запрещено. Его использование карается по закону. Но в военное время все было по-другому. Нам роптать было не на кого. Взрослые или воевали, или работали на нужды фронта, и мы вносили свою лепту в общее дело. И, конечно, занимались мы дежурством на кухне и уборкой помещений не каждый день, а по очереди, по группам. В группах было человек по 30-ть, и групп было немало. Поэтому говорить, что мы работали до изнеможения, не приходится. Кроме всего прочего, эти навыки работы и неумение сидеть без дела очень пригодились нам в дальнейшей жизни: ведь рассчитывать в ней надо было только на себя! И за то, что мы вышли в жизнь не белоручками, нужно только низко поклониться тем, часто очень простым людям, которые имели желание и терпение работать с подростками, не очень послушными, строптивыми и обидчивыми в силу своей участи.
Хочу заметить, что трудовое воспитание в детских домах, интернатах и колониях и до войны существовало со времени послереволюционной разрухи. Принципы трудового воспитания были разработаны и внедрены Антоном Семеновичем Макаренко. В его воспитательных учреждениях все делалось по-настоящему. Свой опыт работы Макаренко описал в книгах "Педагогическая поэма", "Флаги на башне" и др. Конечно, сейчас время другое, техника достигла необыкновенного развития, и не требуются такие усилия и такой труд, который выполняли колонисты у Макаренко или мы во время войны. Но и сегодняшние подростки должны приобщаться к современным формам труда, самостоятельности и необходимым "житейским" умениям. Никакой труд не может унизить человека, унижает - ничегонеделанье и привычка жить за чужой счет. Работа, которую мы выполняли, трудясь во время войны, было необходимостью. Просто, кроме нас самих, все работы по самообслуживанию, как я уже сказала, делать было некому.
Но летом мы и отдыхали, ходили в походы, соревновались в спорте и развлекались. Для этого у нас имелся свой лагерь отдыха "Островки", и мы по сменам жили там. Всех сразу невозможно было разместить.