Заключенный №1
Несколько лет назад в газете "Тагильский рабочий" был опубликован очерк "Подпольщик", в котором рассказывалось о молодом большевике – железнодорожнике Александре Григорьевиче Шамине. Этот бесстрашный революционер выполнял ответственные задания Нижнетагильского комитета РСДРП: доставлял в Нижний Тагил из Екатеринбурга оружие, был одним из организаторов крупнейшей стачки железнодорожников, участвовал в освобождении из полицейского участка арестованных жандармами руководителей забастовки Пекликевича, Бессонова и других. Шамин являлся командиром боевой дружины железнодорожников.
В течение многих лет автор очерка "Подпольщик" собирал новые материалы о революционной деятельности А.Г. Шамина, о его трагической смерти. Несколько раз автор встречался с сестрой А.Г. Шамина Александрой Григорьевной Шаминой, узнал от нее много интересного о брате. Наконец, в руки автору попали воспоминания старого коммуниста Ивана Алексеевича Комшилова, который сидел в Туринской пересыльной тюрьме – "николаевских полуротках" вместе с А.Г. Шаминым, Этому периоду жизни молодого большевика А.Г. Шамина и посвящен этот очерк.
Первая победа
Ранним октябрьским утром 1905 года в депо донеслась тревожная весть: руководителей забастовки железнодорожников арестовали и посадили в земскую каталажку. Зашумели, заволновались деповские.
– Отправят их в Екатеринбург!
– Им, палачам, того и надо, чтобы от глаз наших подальше!
– Чего же ждать, надо выручать товарищей!
– Все пойдем, освободим невинных.
– А там солдаты, ожгешься!
На верстак вскочил пожилой рабочий.
– Тихо, товарищи! – он басом покрыл голоса, и вдруг стало тихо. – Пойдем к тюрьме организованно, без всяких шуточек чтобы! Потребуем освободить арестованных. С нами рудокопы, старозаводцы.
Его подхватили, и толпа двинулась к дому земского пристава, где томились забастовщики. М. Ячевский, Г. Наугольных, А. Шамин встали в голову колонны. За Шаминым построились члены боевой дружины железнодорожников.
Обыватели со страхом глядели на хмурые, решительные лица деповских. Поравнявшись с горнозаводским училищем, колонна остановилась. Навстречу ей бежала толпа.
– Мы с вами, – крикнул бежавший впереди высокий, белокурый парень. Учащиеся горнозаводского училища растворились среди рабочих. Колонна вновь качнулась, словно огромный морской вал, покатилась по Салдинской улице.
Навстречу показался пристав. Он ехал в легкой пролетке и, увидев толпу, хотел повернуть назад. Но ему загородили дорогу. Пристава быстро окружили. Он испуганно озирался, но поборов страх, срывающимся голосом спросил:
– По какому случаю шествие? Кем разрешено?
– Ишь ты, разрешено... Сами разрешили! – крикнули из рядов.
Вперед выступил Ячевский и громко, чтобы все слышали, заговорил:
– По какому праву арестовали Пекликевича и его товарищей? Мы требуем освободить их немедленно.
– Кто это мы? Да это бунт, мой батенька! За такие речи я тебя, знаешь...
– А ну, вылазь из коляски, – потребовал Александр и, взяв пристава за рукав, потянул его. Рабочие плотнее сомкнули кольцо. Пристав заозирался и, увидев полные ненависти взгляды, окончательно струсил:
– Что вы, братцы! Да разве я в том повинен. Приказ прокурора.
– Да что с ним рассусоливать! Пошли к земскому! Сами освободим! – кричали в толпе.
Колонна двинулась дальше. Над рядами взметнулось красное знамя. Вначале нестройно, потом сильнее, громче, шире полилась песня:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе...
У земского правления стройной цепочкой поперек улицы выстроились солдаты. Гребень отливавших на солнце штыков перегородил улицу. Впереди стоял молодой офицер. Он побледнел, увидев колонну рабочих, нахмуренные, суровые лица, крепко сжатые кулаки. Затем поднял руку и, пятясь, пригрозил:
– Дальше ни шагу! Прикажу солдатам стрелять! Разойдись!
Люди остановились. Чей-то голос твердо прозвучал в наступившей тишине:
– Мы не разойдемся до тех пор, пока вы не освободите наших товарищей.
Офицер побагровел:
– Молчать! – и, повернувшись к солдатам, скомандовал:
– Готовсь!
Рабочие, видя замешательство в рядах солдат, придвинулись к ним вплотную. Послышались голоса:
– Где же заключенные?
В толпе кто-то громко проворчал:
– Их, братцы, давно в Екатеринбург сплавили!
Рабочие заволновались. Задние ряды напирали. Послышались выкрики:
– Чего с ними церемониться! Проверить надо.
Чувствуя, что обстановка накаляется, Шамин велел дружинникам занять места подле колонны.
– Если солдаты начнут стрелять по рабочим, мы ответим тем же! – крикнул он офицеру.
Тот побледнел еще больше, круто повернулся и скрылся в ограде. Через несколько минут двое солдат вынесли высокую скамейку, а за ними в сопровождении десятка стражников вышли арестованные.
Солдаты стояли переминаясь, опустив винтовки. Рабочие окружили их, угощали табаком. Офицер окончательно растерялся.
На скамейку поднялись Пекликевич, Бессонов и Каменский. Увидев их, люди кинулись к арестованным.
– Стой! Стрелять буду! – кричал офицер.
Подхватив на руки освобожденных, колонна двинулась по улице снова, полилась гордая, призывная революционная песня.
Комитет решил
За Шаминым жандармы наблюдали особенно пристально. Они знали, что смерть филера – дело рук Шамина. Но доказательств у них не было. Досье на Шамина, собранное охранкой, могло бы составить честь даже опытному революционеру. Много "преступных деяний" числилось за молодым железнодорожником: тут и освобождение членов забастовочного комитета, агитация против устоев существующего строя, участие в боевой дружине и многие другие "грехи".
После подавления октябрьской забастовки железнодорожников в 1905 году терпению жандармов пришел конец. Они начали действовать. Решено было немедленно арестовать Шамина. И только случайность спасла его.
Возвращаясь вечером домой, Александр издали увидел в открытых воротах ограды полицейского. Сомнений не было – пришли за ним, и он почти бегом направился на Гальянку к старому дружку Андрейке Веселову. Встретила его сестра товарища Анюта.
– Мне бы Андрея, – смутился Александр. Девушка ему давно нравилась, но поговорить с ней как-то все не доводилось. Оба они тянулись друг к другу.
– Брат еще со смены не приходил, – ответила Анюта и пригласила гостя в комнату.
– Здравствуй, Анюта. Меня дядя Михаил послал, до вечера у вас побуду, потом уйду. Чай, не рада? Незваный гость – хуже татарина.
– Что ты? Раздевайся, садись, – поправляя сбившуюся косынку, проговорила хозяйка, и взгляды их встретились. Александр шагнул ей навстречу и тихо сказал:
– Уехать мне, Анюта, придется. Ловят меня, – Александр видел, как побледнела она и опустилась на лавку. Он сбросил полушубок и сел рядом.
– Как же это, Саша? Зачем... так, – голос Анюты задрожал, по щеке бусинками скатились две слезы.
– Станешь ли ждать меня? Скажи!
– Как же мне дождаться тебя! Умру с горя, с тоски слезами зальюсь.
Во дворе стукнули ворота, в избу зашел Андрейка.
На следующий день Шамин по предложению комитета РСДРП уехал из Нижнего Тагила. Оставаться в городе ему было нельзя.
В ноябре 1907 года охранке удалось выследить А.Г. Шамина в Кушве, где он работал в железнодорожных мастерских. Его арестовали и, закованного в кандалы, доставили в Нижнетуринскую тюрьму. Здесь выработалась своя жестокая, беспощадная система расправы с заключенными. А.Г. Шамина назвали первым номером, что по неписаным тюремным законам означало пытки и смерть.
Голодовка
Из воспоминаний И.А. Комшилова:
В конце октября или ноября (точно дату не помню) через больничного повара мы узнали, что из Кушвы был доставлен товарищ Шамин. Избитый до полусмерти, он был брошен под главный корпус в "мешок". Через два-три дня через того же повара нам сообщили, что Шамин умер и врач дал заключение, что он умер от воспаления легких.
Этот случай, наконец, вызвал волнение по всей тюрьме и создал почву для объединенного протеста. К этому моменту политических в Николаевской тюрьме было до 300 человек. Восьмая камера взяла на себя инициативу. Со дня смерти Шамина шли переговоры и подготовка к голодовке до 17–18 ноября. Решено было голодовку разрешить только тем, кто решится голодать до конца, т.е. до смерти, в случае необходимости. При таких условиях голодовку объявили человек сорок. Голодовка была объявлена путем письменного заявления на имя прокурора казенной судебной палаты.
Требования заключенных были таковы: приезд в тюрьму прокурора, расследование дела Шамина, пыток и истязаний, наказание виновников и изменение режима в отношении политических. И вот в ночь с 20-го на 21 ноября 1907 года на поверке заключенные объявили, что все политические объявляют голодовку.
Часов в одиннадцать ночи, когда уже все спали, послышались по коридорам лязг оружия и топот. Это стали выводить из камер объявивших голодовку для того, чтобы рассадить по карцерам. Всех, объявивших голодовку, увели в контору, сняли белье, дали рваное холщовое арестантское, на босую ногу лапти. Первым по коридору повели Комшилова. Как только он начал спускаться по лестнице, чтобы выйти во двор, он получил удар по затылку, потом второй. Отбиваясь от ударов, Комшилов достал надзирателя, и они вместе с ним кубарем скатились вниз по лестнице и оказались во дворе тюрьмы. Комшилова бросили в карцер.
Из воспоминаний И.А. Комшилова:
Карцер оказался с разбитым стеклом, поэтому было ужасно холодно. Голый пол, стены, койки не было. На теле только нижнее белье и на ногах на босую ногу лапти, хотя я их, когда бежал, растерял, но мне их в камеру бросили. С момента заключения в карцер тотчас же пришлось заняться беспрерывным хождением, чтобы хоть сколько-нибудь согреться.
Часа в два ночи в крайней камере послышались шум, удары, стоны... Время шло, одна камера закрывалась, следующая открывалась: опять удары, шум, вопли, крик, ругань, стоны... все ближе... в ближе, дрожь пробегает по телу... Наконец у моей камеры... Один миг – и я стою, схваченный за руки двумя надзирателями, предо мной стоит помощник начальника тюрьмы Конюхов, надзиратели накидываются на меня, бьют до потери сознания...
Уже утром перед поверкой прихожу в чувство от пинка надзирателя. Пинок сопровождался возгласом: "Жив еще". Замерз, встаю несмотря на боль во всем теле, хожу из угла в угол, чтобы окончательно не замерзнуть. Поверка... Опять битье, бросают и уходят. Встаю, чтобы шагать из угла в угол – хочу пить, беру кружку с водой, в ней за ночь образовался лед.
Днем пытаюсь выяснить, – кто в каком помещении. На стук никто не отвечает... Проходят еще два дня, битье на поверке каждый раз утром и вечером, начиная с края и кончая мной. На третий день путем перестукивания я узнал, что в этих камерах я, Липкин и Засухин. Больше объявивших голодовку здесь не было – остальные избитые была рассажены по "мешкам". Несколько заключенных не выдержали и на третий день голодовку кончили. Голодовать остались Засухин и я.
Как ни тяжело было узнать такой исход, мы с ним решили голодовку вести. С момента объявления голодовки я сижу шесть дней в одном белье, в лаптях, без койки, с разбитым окном – при температуре уже доходящей снаружи почти до минус 30 градусов. Систематическое битье до полусмерти, бессознательное состояние, затем хождение из угла в угол, чтобы в ходьбе согреться.
Чтобы прекратить голодовку, заключенным стали носить ежедневно горячие щи и белый хлеб. Обычно принесенную пищу держали в камере минут 15 и уносили. Иван Алексеевич отворачивался от стола, но желание есть стало переходить в мучительный голод, а средство борьбы с ним было одно – завернуть голову в одеяло, чтобы не слышать запаха, и лежать до тех пор, пока не унесут еду из камеры. Так он и сделал.
Острота голода пропала на десятый день, на 12-й день заключенные начали чувствовать слабость, на 14-й день уже тяжело было мыть пол, на 15-й день не встали с кроватей. Начальник и помощник тюрьмы стали заходить и убеждать бросить голодовку. На 17-й день голодовка достигла цели. Для расследования дела Шамина приехал прокурор Казанской судебной палаты. Выполнили другие требования заключенных: предоставление книг, вежливое обращение и т.д.
Из воспоминаний И.А. Комшилова:
Дело по истязанию заключенных и убийству тов. Шамина было закончено и назначено к слушанию осенью 1910 года. Я ездил в качестве свидетеля в Пермь из Санкт-Петербурга, но дело было отложено и разбиралось уже только в 1911 году. Осуждены были на разные сроки к заключению начальник тюрьмы, помощники Конюхов и Высоцкий, надзиратели Евстюгин, Кожин и целый ряд рядовых надзирателей. Но вскоре же пришлось узнать, что попали они под какой-то манифест о помиловании и были выпущены из заключения.
Прощай, товарищ!
Господину начальнику Николаевского исправительного арестантского отделения
Согласно телеграмме Господина Пермского губернатора разрешается перевезти тело умершего политического арестанта Шамина из Николаевского исправительного отделения в Нижний Тагил. Об этом сообщаю Вашему Высокоблагородию на предмет выдачи трупа сестре умершего Александре Шаминой.
Нижнетуринский пристав.
15 декабря 1907 года.
Когда гроб с А.Г. Шаминым был доставлен в Нижний Тагил, члены комитета РСДРП на совещании решили гроб вскрыть, хотя начальник тюрьмы предупредил:
– Ни при каких обстоятельствах гроб не вскрывать!
На этот счет были даны особые инструкции тагильскому приставу. И все-таки гроб вскрыли. На теле Александра Григорьевича обнаружили 16 ран, выбиты зубы, сломаны ребра.
Похороны Шамина состоялись в морозный зимний день – 23 декабря 1907 года. Проводить славного сына рабочего класса вышел почти весь Нижний Тагил. После бурных дней 1905 года улицы не видели такой массовой, могучей демонстрации. С красными знаменами процессия направилась на кладбище. Состоялся митинг, на котором со страстными речами выступили боевые друзья и товарищи по партии. Они говорили: "Прощай, боевой друг и товарищ! Дело твое победит!".
И мертвый, Шамин бился с врагом, звал людей на борьбу с царизмом. Пробуждались сердца мастеровых, они клялись на могиле молодого бойца революции Александра Григорьевича Шамина продолжать борьбу до победы.
С. БЫСТРОВ.
Литература: Газета "Тагильский рабочий", август 1984.